— Давай, Бурматов, тяни, Костя, голубчик, — по-стариковски, откуда пришло к нему это стариковское «голубчик», сказал Путинцев, чуть ли не с мольбой глядя на водителя. — Давай тяни, голубчик, — повторил он, — пройти можно.
— Даю, — сквозь сжатые зубы процедил Бурматов и позволил себе смахнуть ребром ладони пот, чистыми каплями свисавший с бровей. И уже был виден край обрыва — каких-то пятнадцать — двадцать метров, а там верная широкая полоса зимника и уклон вниз не так крут и деревья снова надежно подступают и слева и справа.
Бурматов выдохнул сдерживаемый до сих пор в груди воздух, уронил на колени подрагивающие руки и устало-радостно посматривал на Путинцева.
— Фронтовая дорога-то, — вразбивку произнес он. Губы его дрожали и плохо повиновались. Он полез в карман ватных штанов, вытянул оттуда красную неподрубленную тряпицу, промакнул ею лицо и протер глаза — Фронтовая… Не Военно-Грузинская…
— Бывал на ней?
— Приходилось.
— Военно-Грузинская — не бамовская, ясно.
Путинцев вылез из кабины на мороз и по свежей колее пошел навстречу стоявшим у начала обрыва машинам. Пройдя полпути, зная, что за ним наблюдают, ожидая его сигнала, крутнул рукой:
— Давай потиху!
Двинулась и, крадучись, поползла бурматовской колеей первая машина. Сбоку от нее, но так, чтобы водителю было его видно, пятился спиной к Путинцеву Кошкарев, что-то подсказывал водителю. Без шапки, разгоряченный, он походил сейчас на озорующего мальчишку, играющего в снежки.
— Кошкарев! — крикнул Путинцев. — Не засти свет. Чего распрыгался?
И, видя, что Кошкарев, провалившись по колено в снег, отступил в сторону, знаком руки привлек внимание водителя идущей машины к себе.
— Смелее, Иван! Внатяжку давай. Внатяжку! — И видя, как неверно заелозили колеса, разбивая колею, крикнул сердито: — Лови машину! Машину лови, рыжий черт! Жить, что ли, надоело?
И тут же понял, что криком и своей нервозностью можно только все испортить, взял себя в руки и уже спокойно сказала. — Вот, так и держи, рыжий черт, — и улыбнулся, показывая, что не злится, что все идет хорошо и вести машину по кромке обрыва обычное и совсем не опасное дело. — Кати вплотную к Бурматову. — И призывно махнул рукой следующей машине.
Последним, как и полагается, шел Кошкарев. Он крутил баранку с такой яростью и быстротой, что не видно было локтей. Ему, как заметил Путинцев, идти было сложнее, чем другим, прошедшим этот отрезок дороги до него: колею разбили вконец, она стала скользкой, и скаты пробуксовывали, опасно съезжая за кромку обрыва, почти полностью повисая в воздухе, и тогда казалось, что машина чудом продолжает ползти в гору, держась на узкой полоске скалы.
Водители повылазили из теплых кабин и, вытянув головы, с тревогой, затаив дыхание, наблюдали борьбу Кошкарева с колеей, бессильные чем-либо ему помочь.
Путинцев, охрипший, уже не кричал и не махал руками, а только пятился, держась за бампер кошкаревского «Магируса». Пот заливал ему глаза, рубаха липла к спине.
— Держись, Кошкарев, голубчик, — прохрипел он, когда «Магирус», буксуя, на какое-то мгновенье остановился в очередной раз.
Кошкарев не ответил ему. Машина легонько толкнула Путинцева в бок, поползла вверх, минуя самый опасный участок.
— Уф! — Путинцев стянул с мокрой головы шапку и вытер ею лицо. Ему хотелось опуститься тут же, где стоит, в снег и привалиться спиной к широкому скату в капельках влаги от растаявшего снега. Но он устоял, а кто-то уже протягивал ему сигареты в новенькой, только что початой пачке. И скоро уже весь состав десанта, привалившись к кошкаревскому «Магирусу» или облокотись на него, курил болгарские сигареты, смакуя хороший табак, поглядывая на верхушки деревьев под обрывом, который только что пугал их своей крутизной и глубиной, крепко вдыхая морозный, настоянный на хвое воздух.
— Мужики, — хрипло сказал Путинцев, — мы прошли почти половину перевала…
— Уже? — спросил рыжий, лихо сбив на затылок шапку. — А нас-то пугали! — И он захохотал весело.
— Я еще не все сказал, — повернулся к нему Путинцев и медленным взглядом прошелся по лицам водителей, — скоро наледь, большая. Метров сто или больше… — И вдруг улыбнулся, передразнивая старика связиста: — Метров, однако, сто али того больше будет наледи-то…
— Не пугай, начальник! По коням, что ли?
— По коням!
Развалисто шагая, водители пошли к машинам.
— Кошкарев, — выждав, подошел к водителю «Магируса» Путинцев, — может, вторым, за нами пойдешь?
— С чего это?
— Да так… Легче тебе будет…
— Ну вот еще! Мне и в хвосте нетрудно!
— Ну смотри…
Бурматов, ожидая его, открыл дверцу навстречу.
— Ну что, в атаку?
И еще два часа они бились, то наступая на снежные заторы, то отступая, чтобы снова броситься вперед к наледи.
Нет, старик связист не врал и не пугал десантников, когда предупреждал о наледи на их пути. Упрямая, не желающая покоряться морозу, вода просачивалась через трещины в скале, растекалась, паря, по зимнику, не сразу срываясь вниз по заледеневшим иззубренным камням.
Путинцев, пройдя по наледи из конца в конец, определил, что воду несколько раз мороз перехватывал, превращая в лед, но она снова и снова вырывалась наружу. От этого наледь стала голубой и непрочной, с большим уклоном к обрыву, так что пустить машины по ней значило пустить их под обрыв. По прежнему опыту он знал, что задерживать машину в наледи — значит потерять надежду, что скоро из нее выберешься. Наледь нужно пройти ходом и не дать морозу прихватить колеса.
Короткий зимний день быстро шел к своему завершению. Путинцев не знал, сколько еще времени у них отнимет наледь, что их ждет впереди, и заметно нервничал: беглый осмотр наледи поверг его в уныние. Он не мог найти выхода, не мог сообразить, как они смогут пройти наледь.
— Командир, — услышал он голос Бурматова. — Придется браться за топоры. Не поворачивать же…
А у самого в руках уже топор, он им (помахивает в такт словам.
— Прорубим во льду колею, поближе к скале, — и пошел. Точно, командир. Нам бы только зацепиться.
Водители стояли полукругом, смотрели на начальника десанта и ждали, что он скажет.
Путинцев крепко провел по подбородку, уже зашершавевшему, исподлобья, хмуро глянул каждому десантнику в лицо и, опустив взгляд на свои унты, сказал:
— Хорошее предложение, но рискованное, а рисковать кого-либо я заставить не могу. Не имею на то прав. — Он помолчал, трогая пальцем подбородок, словно пробуя его крепость. — Завтра с базы по нашему следу должна выйти колонна. Вот, что я хотел сказать. Кто… короче, дело добровольное.
Он поднял глаза на Кошкарева.
— Топоры в твоей машине?
— Я сейчас.
Кошкарев бросился в хвост колонны, глубоко проваливаясь в снег. А к Путинцеву подошел с топором на плече Бурматов.
Без полушубка, в плотно облегающем торс свитере он показался Путинцеву выше, чем прежде, отменно сложенным и надежно крепким.
— Где начнем?
— Здесь и начнем, Костя. — Путинцев сделал шаг в сторону и тотчас же в след его унтов с ломким ледяным хрустом впился топор Бурматова.
Нужно было прорубить колею и потом, когда она будет готова, осторожно по одной, поддерживая со стороны срыва, прогнать все машины. Путинцев посмотрел на часы. Стрелки показывали четыре часа. Сколько времени заберет наледь?
Показался с топорами и лопатами Кошкарев. Идет попрыгивая, улыбка во весь рот:
— Налетай — подешевело!
Путинцев взял широкую, совковую лопату.
— Становимся попарно в цепочку. — Он оглядел свой десант. Девять человек, совершенно; разных по характеру парней, ни угрюмости, ни раздражения, так подходивших к данному моменту, в их лицах не было. Посверкивают глазами, щурятся, улыбаются непонятно чему. Разбрелись, переговариваясь и погогатывая, встали в цепочку — голоса покрыл перезвон льда и металла.