НИНА (смотрит в окно). До чего же все жить хотят, боятся попасть под машину, бегут через перекрёсток, как зайцы. Как осточертела мне их борьба за свою жизнь. Ну, зачем она им?
КОСТЯ. Ты — она?
НИНА. Я пока не сошла с ума, но очень хочу сойти. Чтобы ничего не оценивать, ничего не понимать. Жить растительной жизнью, пусть меня кормит кто-то с ложечки. Не звери, поди, не дадут умереть. Только чтобы ничего не соображать и чтобы вот тут не стучало в голове — тук-тук-тук, с утра до ночи.
Взяла горшки, стала выдирать из них замёрзшие цветы, кидать на пол, а землю горкой в центре кухни высыпать. Один горшок высыпала, второй, третий. Холмик сделала. Смеётся.
Да, да, я с ума сойти хочу, надоело думать, не могу и никак нельзя выключить тут вот какой-то краник, вентиль, ручку повернуть какую-нибудь… Знаешь, продажной стать просто. Просто что-то отключаешь в голове — это можно, а это нельзя, и всё. Ну, как убийца — он говорит: «Нет законов, можно всё», и убивает. Мне сегодня приснился сон. Будто голос с небес сказал вдруг: «Нельзя портить тёплую руку». То есть, нельзя сразу после убийства идти грабить, воровать, нужно ждать какое-то время… Очень странно, что этот голос мне был предназначен. Я никого не убивала, никого не грабила и вообще никому не сделала плохого, никогда в жизни, но меня Россия не любит, у неё мотив свой, другой, не мой.
КОСТЯ. Ты — она?
НИНА. Помнишь, я когда маленькая была, меня ударила по голове дверца от шкафа, сорвалась вдруг, и ударила. Я испугалась, что с ума сошла и я сразу давай повторять таблицу умножения: дважды два — четыре, трижды три — девять. Всё сказала правильно и поняла, что не сошла с ума. И сейчас не сошла. Вот, скажите наоборот цифры от десяти? Ну? Нет? А я — пожалуйста: девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, ноль. Ноль. А ты не можешь? Значит — ты сумасшедший. Я — нет.
КОСТЯ. Ты — она?
НИНА (чиркает зажигалкой, ходит по коридору, смотрит на стены, гладит их). Господи, как тут хорошо. Как тихо, как спокойно, начало пути, начало нового, как красиво, тени, тени, тени…
КОСТЯ. Ты — она?
Старик возвращается по тротуару, стучит во все окна палкой.
Женщина прошла, коляску с ребёнком везёт, колёса со спицами — спицы в темноте сверкают, проехали колёса мимо окон. Девушка идёт в сапогах на высоких каблуках — стучат по асфальту, цокают каблучки. Старуха идёт с авоськами, тащит их — тяжело ей. Мальчишка прошёл — тяжелый портфель с книгами и тетрадями тащит. Вот кто-то (не понять кто) саночки тянет, на саночках ящик какой-то лежит — гроб, кажется. Гроб, что ли? Гроб. Гроб.
Нина и Костя смотрят в окно, смотрят и молчат, смотрят — будто кино перед ним, театр какой-то, в котором видно не полностью актёров, а только их ноги и обувь.
Ты она.
НИНА. Ты так хочешь? Да.
КОСТЯ. Ты — она. Ты — она. Ты — она. Здравствуй, Нина. Здравствуй.
НИНА. Здравствуй, Костя. Здравствуй. (Пауза). Вот видишь, ты так хотел этого, а сказать тебе нечего. Так всегда. Бежишь, бежишь, а куда?
КОСТЯ. Что ты делала эти семнадцать лет?
НИНА. Долго рассказывать. После. (Смеётся).
Нина снова в коробке роется. Что-то достаёт из неё, смеётся, зажигалкой чиркает, рассматривает. Пошла на кухню, оторвала знамя от древка, укуталась в него, хохочет. Ходит по квартире между коробок, сдирает обои со стен: берет кусок, тянет на себя, отрывает, как кожу, с треском, кидает на пол. Роняя горшки с землёй, открыла окно на кухне, полезла на улицу, пробежала по тротуару, вошла через подъезд в квартиру, смеётся. Снова полезла в окно, снова входит через подъезд в квартиру.
Где окно, там у меня будет дверь! Как хорошо! Можно входить через окно! Холмик — могила старой жизни! (Смеётся). Что? Ты хотел поиграть со мной? Ну? Расскажи, как ты жил эти годы, что делал длинными летними, длинными осенними, длинными весенними, длинными зимними вечерами? Почему не играешь, не говоришь со мной?
КОСТЯ. Мне, и правда, сказать нечего. А думал, что скажу.
НИНА. Куда ты смотришь?
КОСТЯ. Туда.
НИНА. Туда? Мальчики-хлебопёки ушли и смотреть в окно незачем, не на что, не на кого…
КОСТЯ. Фонарь стоит.
НИНА. Фонарь?
КОСТЯ. Там. Через дорогу. Вот, расскажу тебе. Фонарь утонул в грязном сугробе. А тут, на этой стороне, железка эта. Она от ограждения осталась, корявая. Тут авария была пять лет назад, машины врезались, три трупа, машины стукнулись и прям почти в наши окна въехали. Эта железка из этого окна выглядит, будто человек в сугробе. Я сижу тут, нет — сидел раньше, свет выключу и смотрю, как он, человек этот железный, через сугроб лезет к фонарю, и думает, что там, в тумане — не фонарь, а звезда. Лезет и лезет, а сам стоит на месте, лезет и стоит, стоит, не двигается. Если, даст Бог, он доберётся, этот Железный Дровосек, перейдет через улицу на ту сторону и задерёт голову, то увидит, что шел он всю жизнь не к красивой звезде, а к пошлому фонарю. Он тогда страшно огорчится.