– Рина проснулась.
Я еще даже ресницами не пошевелила, а кто-то уже понял, что я проснулась. Мягкие пальчики сразу схватили меня за руку и нежный голос заворковал:
– Ой, девонька, ой красавица, ты глазки пока не открывай, потерпи маленько, листочек на глазках твоих лежит, еще пусть там побудет. А ты размешал уже, мы ей и дадим попить, красавице нашей, пусть сама попьет, без проводков ваших, сама уже может. Ты уста свои сладкие открой, девонька, открой, сама попей.
Моих губ коснулось холодное стекло, и я чуть приоткрыла их, в рот потекла тонкая струйка живительной влаги.
– Витек, ты ей помоги, подними маленько, легче ей пить будет, вот и хорошо, ты пей девонька, пей, милая моя.
Мою голову приподняли, и пить действительно стало легче, но сознание такого удовольствия не выдержало, и я опять рухнула в темноту.
Я приходила в сознание совсем ненадолго, открывать глаза мне не позволял этот воркующий голос, сразу давал выпить вкуснейшей воды, иногда тоже очень вкусной жидкой кашицы, и сознание меня покидало.
Фиса ругалась на неизвестного Витька по поводу и без повода, то есть постоянно, всегда и всем была недовольна, а Витек отвечал спокойно, ни капли раздражения, и всегда был прав, хотя таинственная Фиса этого не признавала категорически. На удивление я сознание сегодня не потеряла после фруктового пюре, и с удовольствием слушала их очередное выяснение отношений, причем Фиса привлекла меня в свидетели безобразного поведения этого Витька:
– Ты, Рина, только посмотри, что этот дуболом придумал, вчера ты видела, что натворил, а сегодня опять не тот стакан поставил, я ему сразу сказала, только этот, с золотинкой, а что он принес? Смотри, не стакан, а ендова какая-то, прямо старина, ковш настоящий.
– Фиса, ты сказала ту золотую посудину, а не стакан с золотым ободком. Это не ковш.
И я узнала голос, Витек это Вито, правда мой голос меня не слушался, получился только едва слышный шепот.
– Вито.
– Рина, как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Вот и умница, вот и молодец, ты пока глазки свои ясные не открывай, и помолчи, голосок свой побереги.
Мягкие пальчики легко пробежались по моей руке, погладили по щеке.
– Красавица ты наша, страдалица, такое перенесла и жива осталась, я этих паразитов монгольских ругала уже всякими словами, так тебя миленькая довели.
– Почему монгольских?
– Молчи, девонька, молчи. Так неруси одно слово, татары, что с них возьмешь.
Мне очень хотелось увидеть эту Фису, такая речь интересная, да и поведение никак не вписывалось в этот дворец. Но сознание покинуло меня раньше, чем я успела открыть глаза.
Наконец наступил момент, когда Фиса разрешила мне открыть глаза:
– Ну, девонька, смотреть будешь тихонечко, совсем немножко глазки открой, если больно, сразу закрывай, не любопытствуй, потом все увидишь. Я хозяина к тебе не допустила, пусть муки твои в саду переживает, ему еще рано тебя увидеть.
– Амир?
– Да я этого паразита к тебе бы никогда не допустила, только все говорят, что он тебе силу свою хочет передать, чтоб ты жить смогла. Если бы не это отравила бы своими руками.
Я улыбнулась, встречу Амира и Фисы представить никак не могла, ясно, что и с ним она говорила так же, то есть совершенно откровенно.
Фиса оказалась милой женщиной средних лет, почти моего возраста, может даже моложе. Ясные голубые глаза светились радостью, лицо как с фотографии о деревне в глухой глубинке, даже голова белым платком особым образом повязана, волос совсем не видно. И руки на животе сложила, как крестьянки делают, такие пухленькие руки, и вся пухленькая, такая мягонькая. Льняная рубаха, подпоясанная красным широким поясом, подчеркивала крестьянский образ моей спасительницы. За ее спиной стоял совсем белый Вито с черными глазами, пытался улыбнуться мне, когда я подняла на него взгляд, но улыбка не получилась, только губы едва разошлись. Зато Фиса улыбалась радостно, открыто и умильно смотрела на меня.
– Ну и умница, ты у нас силища, такое смогла пережить, красавица наша, только пока молчи, очи ясные я тебе вылечила, а горлышко, птица моя сладкоголосая, еще надо немного умаслить.
И действительно заставила выпить какого-то масла, горькости невероятной, я так и вспыхнула вся, как только в рот этого маслица взяла.
– Пей, красавица, пей, я тебя петь научу наши песни, настоящие, а их петь тебе не то, что это пиликанье, что в ящике показывают.
Я изо всех сил пыталась втолкнуть в себя горящее масляное варево, и оно как преодолело невидимую преграду, потекло легко и горячо по горлу. Непростое оказалось маслице, я горела еще долго, потела всем телом так, что Вито несколько раз заворачивал меня в детский конверт, не обращая внимания на мое едва слышное возмущение, рубашку с меня сразу сняли, так как она промокла насквозь. А Фиса все комментировала: