Город «1001 церкви» процветал. Но в 1041 году большое византийское войско двинулось к армянской столице, используя завещание слабовольного царя Иоаннеса, оставившего свои владения в наследство императору Константину Мономаху. Три раза подступали войска византийцев к стенам, но так и не смогли взять Ани, который защищало вооруженное население. Два года спустя предатели сдали Ани грекам. Однако последние недолго владели славным городом. В 1064 году в Армению ворвались полчища Алп-Арслана под предводительством его сына Малик-шаха и везира Низам-ал-Мулка. Двадцать семь дней доблестно бились анийцы на городских стенах, и лишь вероломство византийского гарнизона, трусливо укрывшегося в Вышгороде, передало город в руки озверелых сельджуков. Семь лет спустя после этого погрома султан Малик-шах продал город двинским эмирам Шеддадидам, при которых Ани понемногу стал восстанавливать свое значение, набирать вновь силу. Сильный гарнизон из навербованных вояк обеспечивал нынешнему эмиру Фадлуну IV относительное спокойствие. Этими тюркскими головорезами командовал нанятый за большое жалование мамлюк Рустем.
На широких окнах базиличного зала Багратидского дворца висели тяжелые парчовые занавески, почти не пропускавшие света; посередине бил фонтан, снабжаемый родниковой водой, которая поступала по водопроводу протяженностью шестьдесят стадий[22] из источников горы Арджо-арич. В самом дворце вода протекала по керамическим и железным тонким трубам, размещенным под каменными плитами полов.
Придворный поэт писал об эмире Фадлуне, что, получив во владение богатый торговый город, он «устроил пир и поднял знамя наслаждения. Постоянно играя благовонными локонами прелестниц с амбровыми мушками, целуя их сладкие уста и созерцая движение чаши, наполненной вином, эмир не ведал печали…».
Тучный не по летам, Фадлун возлежал на хорасанском ковре посередине зала, удобно раскинувшись на шелковых подушках. Лицо эмира после весело проведенной ночи было шафранового цвета. На парчовом халате виднелись следы обильного пиршества. Полупьяный поэт, стоя на коленях у ковра, высокопарно декламировал:
На пороге появилась толстая фигура главного евнуха Масрура. На его жирном, обычно невозмутимом лице читалось волнение. Евнух стал делать за спиной властелина предостерегающие знаки поэту. Тот испуганно замолчал. Фадлун лениво повернул голову. Масрур склонился в низком поклоне.
— Зачем пришел?
Эмир не любил, когда прерывали его увеселения.
— Великий повелитель, прибыл гонец с севера…
Произнеся эти слова, Масрур замолчал, осторожно наблюдая за выражением лица эмира. Недовольно скривив рот, тот небрежно бросил:
— Что там еще?
— Царь курджиев[23] выступил с большим войском…
Фадлун привстал на ковре. В маленьких, налитых кровью глазах мелькнул испуг. Рука с окрашенной хной ладонью судорожно сжала кубок. С напускным спокойствием эмир прошипел сквозь зубы:
— Только беспокоить умеете! Что же делать, безмозглый ишак?
— Великий эмир, надо посоветоваться с Рустемом…
— Где он, проклятый Аллахом бездельник? Только жалованье даром получает! Ну, что еще тебе передала неверная собака?
Масрур развел руками. Посмотрел на поэта, потом на эмира.
Фадлун визгливо закричал:
— Чего молчишь? У меня нет секретов от Насера…
— Курджий письма не послал. Опасался обыска на границе, — неохотно пробормотал евнух.
Эмир заскрежетал зубами. Неожиданно легко вскочив на короткие ноги, с размаху ударил Масрура по лицу:
— Старый верблюд! Я спрашиваю, что делать?
Масрур пошатнулся от удара, но, снова склонившись в низком поклоне, залебезил:
— Великий государь, надо немедля послать гонцов за помощью к эмирам в Хлат и Арзрум[24]. Кроме того…
Тут Масрур окончательно проявил свою недоверчивость к придворному поэту. Почтительно склонившись к уху эмирского высочества, он стал что-то нашептывать. Фадлун сразу оживился, закричал пронзительно:
— Зови Рустема-бахадура, скорей зови!
Начальник наемной конницы Рустем с раннего утра сидел у оружейника Тиграна. В тесном помещении с низким потолком и каменным полом трудно было повернуться, так много здесь было оружия.