Вазген со злостью махнул рукой:
— Бог знает, что городишь, Укан! Какой там смотр, коль хлеба на неделю брать велели? А раз война, вернутся ли вообще наши сыновья с похода?
Пока говорили, хлеб стал гореть в печи. Сирануйш бросилась его вынимать.
— Я что сказал? Кончай все дела, готовь сына в поход. Все, что ему нужно, собирай, слышишь? — сердито закричал Вазген.
Самвел молча стоял, прислонившись к дубовому столбу, поддерживающему крышу жилища. О чем он думал?.. Еще хорошо, если в ополчении оставят. А вдруг парон переведет его в замковый отряд? Тогда не скоро вернешься домой… И свадьбу с Астхик расстроили, черти!
Огорчение Самвела, впрочем, было неглубоким. И не удивительно. Брак был, как всегда, решен родителями, и вряд ли больше одного раза удалось юноше побеседовать до свадьбы со своей нареченной…
Староста медленно поднялся со скамьи.
— Так после обедни пусть Самвел с вещами и хлебом к ограде церкви придет. Оттуда с богом двинемся все вместе в замок. Господь да хранит вас! — С этим благочестивым пожеланием Укан исчез за дверью.
Тягостное молчание нарушил громкий плач Ануш — ей было жаль веселого доброго брата.
— Забирают, забирают сыночка моего… — запричитала старуха мать.
Самвел рванулся было к выходу. Окрик отца остановил его:
— Куда ты?
— Попрощаться надо…
— Нечего, нечего! Еще не известно, чьей женой будет Астхик… Иди помоги загнать скотину, а там и в путь собирайся.
Вечерняя прохлада опустилась на селение; быстро надвигалась темная ночь. От одетого резным камнем родника уже отошли женщины с узкогорлыми кувшинами. Со стороны селения потянуло терпким запахом горящего в очагах кизяка. Но все не утихал спор между стариками, рассевшимися в круг на камнях неподалеку от родника.
— Мочи нет, сосед Вараздат! Что делают, что делают… Последнего сына забрали господа на войну, остался я с одними женщинами! Как управлюсь с жатвой, как семью прокормлю? Тебе долг как верну? А ведь еще добрую половину урожая замку отдай! — стонал Вазген.
— Сельджуки придут — без овцы единой останешься, жену с дочерьми в плен возьмут, тебе самому главу снесут! — медленно ворочал языком Вараздат. — Сейчас на камне целым сидишь, много шумишь… Парон Саргис и тебя ведь охраняет, дурья голова!
— Что мелешь, Вараздат? — вскипел Вазген. — А кто в войске у парона, не наши ли все сыновья? И кто кого охраняет, мы ли парона, или он нас? Боже, боже, почему на свете так устроено — нам на господ трудиться вечно? Да еще жирных бездельников попов кормить нам же, а? — кричал Вазген.
— Кто это бездельник, кто жирный? — раздался негодующий голос.
Вазген обомлел. Но было уже поздно — толстый монах в сопровождении старосты Укана протискивался между стариками. Монах дал увесистую оплеуху Вазгену.
— Вот тебе, тондракит[11] несчастный!.. Завтра попляшешь у меня под плетьми на конюшне за язык нечестивый…
Священнослужитель задыхался от злости.
— В самом деле, о чем думаешь, Вазген? На все село слышны твои дерзкие речи, — вступил в разговор Укан. — Не поздоровится тебе от нашего управителя, если тер-Мовсес сообщит…
— Да я говорил только, что в жатву работать некому, дети голодными останутся, подати уплатить не смогу! Опять-таки десятину церкви отдай… Самвела ты сам утром забрал в ополчение… — выворачивался Вазген.
— Богохульник! — гремел вовсю тер-Мовсес. — Не понимаешь, безмозглый, что, кабы не наша святая церковь, тебя не Вазгеном, а Гасаном звали бы, вместо Христа проклятому Мохаммеду кланяться заставили бы? И гореть тебе тогда на вечном огне на том свете… А плетей ты на этом свете уж попробуешь! — добавил злорадно, удаляясь.
…Назавтра вызвали Вазгена в замок на утесе и по приказу управителя отодрали плетьми на конюшне за бунтарский язык. Чуть живым привезли его домой…
Глава III. ВСТРЕЧА В ТУМАНЕ
Густой туман окутал Лорийскую степь и окружающие лесистые горы, не пропуская утренних лучей. У перевала Базумтар[12] белая пелена еще более сгущалась, скрывая провалы и горные вершины. Крупные капли росы осели на траве, листве кустарников и деревьев. В воздухе стояла тишина.
Из тумана показалась неясная фигура всадника. Вскоре всадник остановил коня. Оглянулся назад. С гор потянуло ветром, туман стал клубиться и светлеть, появились смутные очертания придорожных деревьев и уходящей вдаль горной дороги. Куладжа[13] из темного сукна, соболья шапка, драгоценная сабля в золотых ножнах и прекрасный конь караковой масти говорили о знатности всадника.