Еще со времен Ахеменидов сопутствовала восточным властителям сказочная роскошь в походах. С удивлением описывал летописец лагерь Рукн-ад-дина, «где были собраны все богатства вселенной, чаши и ковры, драгоценные камни и жемчуг, золото в изделиях и слитках». Султанская ставка находилась на самой вершине утеса. Вход в двуглавый огромный шатер из тяжелого китайского шелка охранялся двумя алпами-великанами в золотых доспехах. Около входа рычали прикованные к серебряным колодам лев, тигр и леопард. Черное знамя с орлом развевалось на ветру. А рядом на земле стоял почетный тулумбас — знак верховной власти, присланный халифом Насиром.
Шумное веселье царило в стане султанских воинов. Огни тысяч костров ярко блестели в вечернем полумраке. На огромных вертелах жарились на раскаленных углях туши баранов и быков, в медных котлах варился жирный плов. Из шатров великих беев и сюбаши раздавались нестройные песни. Простой военной прогулкой представлялся исламским воителям поход на Гурджистан. Уже запели узаны, прославляя мощь и славу падишаха, а старый меддах Коркут рассказывал легенды о подвигах Казан-бека…
Перед вечерним намазом военачальники собрались в передней половине султанского шатра. Рукн-ад-дин только что искупался в каменном бассейне серного источника, успел побывать в своем гареме и был в хорошем настроении. Обложенный шелковыми подушками, он возлежал на большом ковре, невнимательно слушая ежедневный доклад «государева наблюдателя».
— Величайший из великих, не вернулись наши проведчики из Гурджистана, видно, погибли там мучениками за веру, — вполголоса докладывал главный доносчик.
— Машалла![99] — равнодушно протянул султан. — А все-таки где же курджии? — полюбопытствовал он.
Государев наблюдатель воздел руки к шелковому потолку:
— Кто об этом знает, о Щит ислама? Одни огни чабанов на горах видны. Как мыши запрятались они в свои норы при грозном приближении победителя курджиев!
— Я еще не поверг их на землю! — рявкнул Рукн-ад-дин. — А ты, старый верблюд, видно, зря получаешь деньги у моего казначея, если ничего не можешь толком сообщить своему повелителю об этих гяурах…
Разгневавшись, султан отвесил увесистую пощечину главному доносчику и выгнал его прочь из шатра. Впрочем, Рукн-ад-дин и сам не верил в возможность отпора курджиев бесчисленному воинству, собранному от Мосула до Понта: как вшей раздавит он презренных гяуров и без труда захватит Казалык, точно так, как поступали его великие предки…
На военном совете Рукн-ад-дин цедил сквозь зубы истины мудрости неизреченной:
— В любой войне ставка джигита — жизнь или смерть! И в бою с курджиями каждый из вас должен сражаться, не щадя своей крови…
— Аллах велик! — хором отвечали беи.
— Под черным знаменем радости исламское войско должно прокладывать свой путь при криках ужаса, в море нечестивой крови неверных и в дыме пожарищ их городов! — поучал дальше Рукн-ад-дин.
Бейлербей Баралтай рискнул вопросить падишаха о приказаниях по войску.
— Назначаю на завтра отдых бахадурам перед походом. А что можешь сказать о враге, Баралтай? Где курджии?
— От горного прохода по караванному пути к Карсу на четыре фарсаха впереди нет никого, — с готовностью ответил Баралтай.
— А в горах? — бросил небрежно султан.
Бейлербей повернулся к эмиру Картаю, который с явно обеспокоенным видом сидел на военном совете.
— Пусть об этом скажет Картай-бек!
Картай злобно пробормотал:
— Проклятые гяуры опрокинули утесы на головы моих бахадуров!
Рукн-ад-дин оглушительно расхохотался:
— Какие же это бахадуры? Эблис их возьми, если они испугались камней жалких горцев! Приказываю Картай-беку завтра, после утреннего намаза, лично отправиться в горы и разрушить все гяурские селения! Вечером бейлербей доложит мне о твоих успехах, бек…
Что же, однако, смутило бахадуров доблестного Картай-бека?
Ваган со своим отрядом с утра занимал ту самую гору, откуда недавно амирспасалар оглядывал Басенскую равнину. С ним был и Ростом с дорийскими спешенными сотнями. Вдали на равнине, из обезлюдевшего селения Сурб-оган, показался конный отряд и стал неторопливо продвигаться к предгорью.
— Сельджуки! — спокойно предупредил Ваган.
— Подпусти их поближе! — отдал приказание лорийцам пятисотник.