— В лагерь тебе спускаться нельзя, государь. Сам узришь, что там творится!..
Когда Рукн-ад-дин и бейлербей подбежали к краю площадки на вершине утеса, им представилась жуткая картина.
Весь лагерь кипел…
Припав к шеям своих скакунов, вражеские всадники с поднятыми мечами в руках проскакивали между поваленными шатрами и мчались по лагерю, беспощадно рубя сипахов. Те отчаянно защищались, люди и кони валились наземь, задерживая врага. Но все новые и новые ряды неприятельской конницы настойчиво продвигались вперед, используя преимущество длинных мечей и тяжелых копий над пехотой. Все лагерное поле на огромном пространстве было устлано телами убитых и раненых воинов.
Рукн-ад-дин заскрежетал зубами.
— Проклятый Картай! Так прозевать курджиев… — И, повернувшись к начальнику огланов Кобаку, яростно закричал: — Принесите мне сейчас же голову трусливой собаки!
Оторвавшись от ужасного зрелища, бейлербей возмущенно воскликнул:
— Государь, нельзя в битве казнить племенных вождей — огузы возмутятся! Снимешь голову у сюбаши Картая потом, после боя… если он уцелеет!..
Нукеры подводили скакуна уже одетому в доспехи бейлербею.
— Куда направляешься, Изз-ад-дин? — мрачно спросил султан.
— Великий знает, все табуны находятся у реки. А мои бахадуры не привыкли сражаться пешими. Надо посадить их на коней. Иначе курджии порубят все наши туманы!
— Надо спешить самих гяуров! Пусть лучники целят в коней их вождей! — закричал Рукн-ад-дин.
Баралтай уже садился на коня. Разбирая поводья, он глухо ответил:
— Слушаю и повинуюсь!
Смерть металась по лагерю. Сыпались удары, железо звенело о железо, гнулись и раскалывались панцири и шлемы, со свистом впивались в тела пернатые стрелы. Стоны умирающих смешивались с пронзительным ржанием раненых скакунов.
Подобно ангелу смерти, в черных доспехах, несся амирспасалар навстречу врагу. Сжав плотно рот, он действовал мечом как на учении. Движения были точны, глаза прищурены. Капли пота выступили на загорелом лице. И на каждый взмах длинного палаша Захария отвечал предсмертный вскрик человека. Прорываясь к амирспасалару, сипахи осыпали его ударами. Амирспасалар, отбиваясь коротким движением щита, продвигался дальше. Справа и слева от него ожесточенно рубились Ростом, княжич Хасан и Парсадан. Не раз бывал в боях рядом с полководцем старый латник, вместе с оруженосцами ограждая тыл. Отборные лучники, укрывшись за осыпью у подножья замкового утеса, стали поражать коней курджиев. Жалобно заржав, уткнулся мордой в пыль каурый скакун амирспасалара, подмяв под себя всадника. В шее у коня затрепетала длинная огузская стрела. Рядом пали кони и у Иванэ, Ахалцихели, Саргиса Тмогвели. С торжествующими криками, с высоко поднятыми ятаганами сипахи кинулись на амирспасалара. Тот силился высвободить ногу из-под скакуна. Парсадан и оруженосцы бросились вперед на защиту. Над головой амирспасалара заблистали мечи.
— Ростом, коней!
Поднявшись наконец на ноги, Захарий оглянулся вокруг. Ростома не было. «Порубили беднягу!» Но уже, тяжело топая, в кольчугах и шлемах, покрытых пылью и кровью, бежали богатыри Ахалцихели.
— Шалва! Вперед людей! Лучников перебить! — кричал амирспасалар, отбиваясь от сипахов.
Грозная опасность нарастала. Воодушевленные успехом, сельджуки стали наседать на спешенных спасаларов. В развороченный до основания лагерь со всех сторон стекались конные огузы.
— Что смотрите, храбрецы? Раз бьются пешими спасалары, и нам пристало так драться! — вскричал старый Парсадан и сошел с коня. Последовав его примеру, гвардейцы спешились и, привязав поводья коней к поясам, стали биться рядом со своими военачальниками. К осыпи помчались всадники и в куски порубили засевших огузских лучников. Сеча все усиливалась, и топот мчавшегося табуна показался спасаларам небесной музыкой: вместе с десятком своих дорийских земляков Ростом гнал косяк превосходных коней, отбитых у султанских табунщиков. Быстро были оседланы скакуны, и с бранным кличем устремились гвардейцы навстречу огузской коннице. Шалва и Иванэ Ахалцихели рубились плечом к плечу, как львы бросаясь в самую гущу боя. Далеко виден был блеск их грозных мечей, целые ряды прорубали они в туркменской коннице. Временами братья останавливались, выравнивали строй гвардейцев и снова шли напролом, пробиваясь к центру султанского лагеря. Рядом, как одержимый, дрался Мушег Мамиконян. Когда он пал, пронзенный копьями, ярость охватила лорийцев, они стали рубиться с удесятеренной силой. На левом крыле, у самой Арзрумской дороги, напористо продвигались анийские латники с Вачутяном во главе, тесня конницу и пехоту султанских вассалов. Высоко реяло их голубое знамя со львом, доблестные воины в этот день возродили славу армянской конницы!..