— Со всех мест возвращаются в Ани мастера, надеясь на работу, государь, — поспешил заверить Джундик.
— Пусть придут ко мне старики братчин со списками мастеров и подмастерьев. Я сам посмотрю, достаточно ли работников, — заключил беседу правитель.
После освобождения Ани Захарий восстановил права совета городских старейшин. Кроме амира города в совет входили архиепископ, глава купечества, купеческие и цеховые старшины. Назначение родича на высшую должность не понравилось городским воротилам. Но недаром князь Васак был родным братом знаменитого Абуласана. Он быстро нашел общий язык с городской верхушкой и, располагая большими родовыми капиталами, занялся денежными операциями с крупнейшими поставщиками, стал своим человеком в торговой среде. Это не ускользнуло от внимания племянника.
— Говорят досужие люди, больше собственной торговле ты внимания уделяешь, чем делам городским! — заметил Захарий при очередном утреннем докладе.
— Пустяки, Закарэ! Завистники всегда языком трепать любят, — поглаживая седые усы, хладнокровно ответил князь Васак.
Захарий внимательно посмотрел на родича. В отличие от брата Абуласана, Васак имел отменное дородство и флегматичный характер.
— Хорошо, дядя Васак, я сам проверю, как вы печетесь о благе города! — пообещал Захарий, нимало не смутив старика.
Стеновые работы только начинались, а уже артельные старосты стали жаловаться главному зодчему на недостаток камня. Тогда Джундик вспомнил о наказе правителя и решил выехать на каменоломни. В предместьях, где преимущественно ютился ремесленный люд, знали, что Джундику повелено руководить всеми работами, и неожиданно его дом оказался в женской осаде. Весь двор запрудили женщины с желтыми изможденными лицами, босые, в неописуемых лохмотьях. За подолы матерей боязливо цеплялись болезненные дети; на руках плакали младенцы.
— Уйми жадного пса, ага-джан.
— Голодные мы!
— А у меня молоко пропало! Чем дитя кормить стану! — кричала молодуха, напирая на зодчего.
Женский гомон оглушил Джундика и варпета Галуста, которого он решил взять в поездку. А женщины все плотнее окружали зодчего, теребили за фалды, пронзительно кричали:
— Не поможешь нам, Бог тебя накажет, ага!
— Да в чем же дело, кто «пес жадный»? — взмолился Джундик.
— Это они про своего хозяина, — догадался Галуст. — То жены ломщиков Оненца. Не платит он вовремя. Вот и голодают семьи!
Неожиданно звонким, нестариковским голосом Джундик прокричал:
— Слушайте меня, женщины! Вон стоит мой конь, оседлаю его и сей же час еду на каменоломню порядок там наводить! По государеву приказу! Понятно? А вы домой спокойно идите и ждите…
— Не обмани нас, ага! Снова тогда придем!
— Тьфу, неугомонные! — Старый зодчий, кряхтя, взобрался на конька. — Дорогу, эй!
Конек неторопливой рысцой трусил по неширокой тропе, среди безжизненных полей, усеянных ноздреватыми камнями. Кое-где пробивался пыльный ковыль. В голубом небе медленно плыли клочковатые облака, вдали поблескивали вечные снега Арагаца. Высокое солнце нестерпимо палило. Лишь изредка свежий порыв ветра вздымал пыль на тропе. Скоро показались отлогие холмы. В неглубоком логу обнажился пласт черного туфа. На склоне холма рабочие вели ломку камня. Поодаль у сторожки дожидались погрузки несколько арб. Это была главная анийская каменоломня.
— И коней некуда привязать! — ворчал Галуст, принимая повод у зодчего.
Навстречу спешил с озабоченным видом смотритель, он уже знал о предстоящем приезде из Вышгорода: в пути Джундика и Галуста обогнал всадник на сытом иноходце. Не сходя с коня, всадник прохрипел у сторожки: «Парон Оненц велел всех предупредить: кто пожалуется шаханшаховым людям (едут они вслед за мной!), дня тот не останется на работе, сдохнет с голоду с семьей!»
— А деньги привез? Как рот заткнешь кархаткам[7], если вторую плату уже задерживаем?
— Подождут! — И, вытянув плетью коня, всадник пустился в обратный путь.
Собственноручно привязывая коня Джундика к колу, смотритель лебезил:
— Прошу тебя, войди в прохладу, ага, будь гостем дорогим! Есть винцо отменное, в родничке остуженное, и барашек найдется…