Что мы называем счастьем? Из чего оно складывается? Из отсутствия неприятностей? Когда ты не печален, не испуган, не голоден, не болен; не страдаешь от бессонницы, депрессии или пагубных привычек; не мучаешься прошлым и не тревожишься о будущем? И это все?
Хотите, я скажу вам, что не так со счастьем? Когда вы счастливы, то уже не стремитесь улучшить свою жизнь, и каждый день становится повторением предыдущего. Незаметно, но неотвратимо жизнь начинает терять остроту. Упадок столь очевиден, что его можно выразить математически:
Эйфория + Время = Счастье
Счастье + Время = Удовлетворенность
Удовлетворенность + Время = Самодовольство
Самодовольство + Время = Скука
Впрочем, все эти формулы отражают лишь мое сегодняшнее восприятие. Скажем, я мог бы спросить себя, было ли мое бегство от настоящего постепенным? Да, разочарование копилось где-то внутри, словно гной под гипсовой повязкой, но откуда взялся этот вирус, крошечные семена, которые дали буйные всходы? Как слабое недовольство жизнью мало-помалу превратилось в отвращение? Оглянувшись назад, я наверняка смог бы найти какие-нибудь доказательства своей теории, и мне не пришлось бы ничего придумывать или лгать. Но если бы я принял предложение Ингрид, если бы мы завели детей, я с не меньшим пылом искал бы в прошедших пяти годах ростки нашей душевной близости и моей растущей уверенности в себе. И снова мне не пришлось бы ничего придумывать и лгать. Наше прошлое отбрасывает на настоящее слишком длинную тень. Прошлое похоже на гадалку: оно скажет вам только то, что вы хотите услышать.
Что же до документальных свидетельств, то здесь мои дневники оказались совершенно бесполезны. Они содержали в себе только факты. Места, куда мы ездили в отпуск; подарки, что мы дарили друг другу на дни рождения; мебель, которую покупали; фильмы, которые смотрели; еда, которую ели; журналы, которые читали; музыка, которую слушали. Полы, что я укладывал, двери, которые навесил. Голые, голые факты.
За эти годы случилось еще много чего. В первый год я окончил вечерние курсы электриков и стал больше зарабатывать. Во второй мой друг Леон уехал в Чили. Ингрид начали продвигать по службе, и она стала проводить на работе гораздо больше времени. На третий год у ее сестры случился выкидыш. Фирма Йоханна обанкротилась, и я перешел в большую строительную компанию. На четвертый год отцу удалили яичко. Мы с Ингрид подружились с Гарри, который купил бар в конце квартала. В этом году, моем последнем амстердамском году, лето выдалось на удивление жарким, я сломал лодыжку, а Ингрид сменила работу.
Вот и вся история: начало, середина, конец. Перечитывая ее в обратном направлении, я понимал, что она похожа на гигантский список. Перечень событий, пусть и логичный в своей последовательности. Разве этот список отражает жизнь живого человека? А вот для покойника он подойдет в самый раз.
В глаза бросалось и еще кое-что: ограниченность изложения от первого лица. Как если бы вы смотрели на мир только одним глазом: видимость по-прежнему превосходная, но пропадает перспектива. Это история о двух людях, но события излагаются с точки зрения одного. Чем были эти годы для Ингрид?
Может быть, тем же, чем и для меня? В конце концов, разве мы не провели их вместе? Ели одну и ту же еду, дышали одним воздухом. Вечером вместе ложились в постель, а утром вместе вставали. Но разделять постель и разделять сны и мечты — не одно и то же. Двое всегда совокупность единиц. Мы с Ингрид словно поставили у изголовья кровати зеркало, удваивающее наши изображения. У каждого в голове сложился идеальный образ партнера, и со временем эти воображаемые образы стали реальностью. В результате я думаю о нас с Ингрид как о четырех людях: настоящие Ингрид и Джеймс, а рядом с ними пара, которую Ингрид и Джеймс себе придумали.
Какая же Ингрид на самом деле? Смогу ли я вызвать ее в своем воображении при помощи слов? Историй, которые она рассказывала о своем детстве? Выражения ее лица во сне? Я мог бы описать ее запах, повадки, содержимое ее гардероба, но разве это поможет мне проникнуть в ее воспоминания, похитить ее сны? Я даже не знаю, чем был для нее все эти годы. Имею ли я право судить об этом сейчас? Той Ингрид, которая любила меня, больше не существует. Она осталась в прошлом, потерялась во времени. Все, что осталось, — это мои воспоминания о ее уже несуществующем двойнике и ее воспоминания о моем.
Я даже немного ревную ее к этому двойнику. Ведь это его Ингрид любила, вовсе не меня. Чем я стал для нее в конце? Горьким разочарованием, червивым яблоком? Безликим существом, притворявшимся, что любит ее, и в решающую минуту сбросившим маску?