— Самое интересное, что сам я джаз не люблю, но теперь эта музыка день и ночь не выходит у меня из головы. Джаз и порно. Джазовые журналы. Дюк Эллингтон и отшлепанные школьницы-малолетки. И разумеется, смерть. Я и не вспоминал о ней, пока не завладел памятью Ларкина. А теперь мне страшно смотреть на стены собственной спальни. Да, еще ненависть. О, сколько ненависти! Я всегда кого-нибудь ненавижу: тех, кто моложе меня, женщин, черномазых, радикалов. Вас, например, я возненавидел с первого взгляда. Память Ларкина — это ненависть, страх, джаз, порно, смерть, и ничего больше. — На секунду библиотекарь замолчал, задумавшись о своем, затем повторил: — Ничего больше.
Джеймс ощущал себя не в своей тарелке, но ему не хотелось расстраивать и так явно выбитого из колеи библиотекаря, поэтому Джеймс вежливо спросил:
— А как же поэзия?
— Иногда. Особенно в поездах. Однажды весной я совершил путешествие, описанное в «Свадьбах на Троицу», и пережил чувства, которые испытывал он, глядя из окна поезда. Ничего особенного. В стихотворении все гораздо глубже и достовернее.
— Как интересно, — заметил Джеймс.
— Потом я отправился по следам других стихотворений. Посещал церкви, надеясь обрести его воспоминания той поры, когда Ларкин писал «В церкви». Я сел на поезд в Ковентри, где прошло детство Ларкина. Помните стихотворение «Я помню»?
— Помню, — улыбнулся Джеймс. — Место, где осталось нерастраченным его детство.
— Точно. Впрочем, поездка оказалась неудачной. Я обрел память о памяти, а не память о реальных событиях. Таков уж был Ларкин. Впрочем, это свойственно всем, кто слишком много думает. Они ничего не замечают вокруг.
Джеймс подавил вздох.
— Хотя нужно отдать ему должное, о прошлом писать он умел. Вы читали «Стихи из фотографического альбома юной дамы»?
— Э… не помню.
Библиотекарь закрыл глаза и нараспев прочел:
Быть может, это прошлое? Угодно Открыть калитку, в парк пройти свободно? Вы душу надрываете мне тем, Что выглядите как-то старомодно.[4]Что-то в этих строках опечалило и взволновало Джеймса. Он подошел к стойке и попросил еще две пинты. Когда Джеймс вернулся к столику, библиотекарь улыбнулся ему. Улыбка эта насторожила Джеймса. Казалось, библиотекарь ждал следующего вопроса.
— А как насчет других поэтических воспоминаний? — спросил Джеймс.
— Еще одно, относящееся ко времени, когда Ларкин писал «Утреннюю серенаду», — неразборчиво пробормотал библиотекарь. — Стихотворение, посвященное смерти.
Джеймс кивнул.
— Великое стихотворение.
— Сам Ларкин так не считал. Его страх смерти был так велик, что стихи не могли выразить его глубину. Слова, даже самые точные, только принижали его, но нисколько не уменьшали. Не знаю, почему Ларкин считал, будто бы, написав о своем страхе, избавится от него. На деле все получилось иначе: с годами страх смерти становился все сильнее. В финале стихотворения это особенно заметно. Слова, нацарапанные на стене шахты за мгновение до того, как опоры обрушатся и земля уйдет из-под ног.
— Неплохая метафора, — автоматически заметил Джеймс.
Библиотекарь скромно пожал плечами.
— Иногда они сами приходят мне на ум. Наверное, это образы, которые он когда-то отверг. Объедки. Вот что досталось мне в наследство. Черствые крошки. Я надеялся, что его память сделает из меня поэта, но, увы…
— Не получается?
— Я пишу все время, но стихи мои ужасны. Бессмысленные вирши. Вздор. Дерьмо.
— Прочтите.
Библиотекарь бросил на Джеймса злобный и недоверчивый взгляд, подозревая, что юнец над ним издевается, но все-таки решился:
Жизнь — говно. А мне все равно.Некоторое время они молча смотрели друг на друга.
— Лаконично, — выдавил Джеймс.
Разговор не клеился. Библиотекарь впал в тоску и молча пялился в полупустой бокал. Джеймс отправился в туалет — по тому, как кружилась комната перед глазами, он понял, что изрядно набрался, — а когда вернулся, таинственного собеседника и след простыл. Джеймса это нисколько не расстроило.
В фургоне он разделся и залез в спальный мешок. Джеймс уже засыпал, когда зазвонил мобильный. Он нажал зеленую кнопку, недоумевая, кто бы это мог быть в такой час? В трубке что-то шипело, словно звонивший находился вне зоны приема сигнала.
— Алло! Кто это?
На том конце линии повесили трубку.
~~~
На следующее утро Джеймс проснулся еще до рассвета. Некоторое время он неподвижно лежал в спальном мешке, разглядывая серый потолок фургона, потом снова закрыл глаза, но перед ним тут же возникло лицо библиотекаря. Накатила тревога. Что за бред он нес вчера?