Я словно подарок на Рождество, крохотный таинственный объект, скрытый под материнской кожей, подумал Джеймс. В восьмом конверте подарок развернули. Джеймс, голенький и вопящий, лежал на кровати. Добрая дюжина подобных снимков не произвели на него никакого впечатления. Трудно было уловить какую-то связь между новорожденным малышом и тридцатилетним мужчиной, который всматривался в фотографии беспомощного младенца. Они носили одно имя, обладали одинаковым набором генов, но на этом сходство кончалось. Они не были похожи даже внешне. Джеймс подумал, что напрасно питал надежду проследить по фотографиям, как он менялся с течением времени.
В слабо освещенных комнатах и залитых солнцем садах ребенок рос, вытягивался в длину, учился сидеть, затем стоять и наконец делал свой первый шаг. В этой истории не было перерывов. Вот Джеймс сидит на руках у отца (уже безбородого), вот играет в футбол. Гладит кошку, взбирается на дерево. Строит замок из песка, сладко спит на диване.
Джеймс сложил фотографии в конверт и закрыл коробку с твердой уверенностью, что ему никогда не написать первую часть «Воспоминаний потерявшего память». Что бы ни говорила бабушка, воспоминания его раннего детства ушли навсегда. Этим страницам суждено остаться незаполненными.
Снимки из второй коробки оказались совершенно иными. Здесь его вполне мог ждать успех. Джеймс узнавал места и людей, но всякий раз, когда он закрывал глаза и пытался вспомнить то, чего на снимках не было, его ждало разочарование. Память отказывалась повиноваться. Исключением была фотография большой картонной коробки, раскрашенной золотой и синей краской. Как только Джеймс увидел ее, сердце забилось в груди. Он пристально вгляделся в снимок — сбоку на коробке были написаны какие-то цифры и слова. Джеймс достал из стола лупу и поднес ее к фотографии: «1995–2000–2005…» Он охнул, схватил ручку и белую записную книжку и принялся лихорадочно писать:
Мне было восемь или девять, когда меня захватила идея путешествий во времени. Вряд ли тогда я читал Герберта Уэллса, скорее мои фантазии вдохновлял сериал «Доктор Кто». Впрочем, подозреваю, что я и сам вполне мог до этого додуматься. Идея захватила меня целиком. Дождливыми выходными я целыми днями возился с машиной времени собственного изобретения. Картонная разрисованная коробка хранилась под письменным столом в моей спальне. Каждое утро я залезал внутрь, пристегивался, закрывал глаза и считал до ста, а когда открывал их, то оказывался в Древнем Риме, средневековой Британии или на Диком Западе. Иногда я отправлялся с визитом к бабушке и дедушке, во времена, когда они были юными, а мир вокруг черно-белым. Однако больше всего я любил путешествовать в будущее.
Будущее! Само слово заставляло меня дрожать от возбуждения. Позднее, когда я перерос свои фантазии, я часто, стоя у окна и прижимая лицо к стеклу, думал, что задохнусь, если будущее не наступит прямо сейчас, не вырвет меня из душной тюрьмы моего настоящего. Будущее! Каким я видел его в возрасте девяти лет? Наверное, это покажется странным, но я воображал не сияющие города и скоростные ракеты, а самого себя — взрослого, изменившегося внешне, живущего в мире, не похожем на мой сегодняшний мир. Я верил, что в будущем меня уже не будут ограничивать тесные пределы дня и ночи, вставания и засыпания, работа и еда. Нет, в будущем все будет иначе…
Помню, идея встретить себя взрослого пугала меня. Я боялся, что этот взрослый не узнает меня, но больше всего страшился его разочаровать. Когда я рассказал об этом отцу, он заметил, что теоретически возможна встреча с тысячами возможных вариантов себя самого в будущем. Эта мысль зачаровывала и одновременно пугала: все эти почти неразличимые версии меня самого, пристально следящие за моей жизнью… Помню, мне хотелось подружиться с одним из них — немногим старше меня, добрым и мудрым, который понимал бы, как это непросто — быть девятилетним. Он взял бы меня за руку и вывел из запутанного лабиринта, именуемого детством.
Не помню, довелось ли мне тогда встретиться со своим будущим «я». От этих детских мечтаний со мной остался единственный образ: красивый, широкоплечий, небритый и заспанный молодой человек в кожаном пиджаке, стоящий посередине шикарного номера; рассветные лучи падают на широкую кровать, в которой дремлет закутанная в простыни обнаженная красотка. Наверняка я позаимствовал этот образ из реклам кредитных карточек или дорогих автомобилей. И как бы иронически ни прозвучало это утверждение сейчас, когда в моей жизни все разладилось, до сих пор я жил, стремясь соответствовать идеалистическому образу, родившемуся в мозгу восьмилетнего ребенка.