Корректор, приобняв его за плечи, помог встать и удержаться на ногах, когда они отошли на несколько шагов от барьера.
- Что случилось? — спросил мужчина, оглядываясь на череду теперь таких далёких домов.
- Она меня не узнала.
- Кто?
- Мама. Она меня не узнала! — повторил Амон и вновь решился пройти через барьер. Корректор едва успел удержать его на месте.
- Даже не думай! В следующий раз тебя точно размажет по земле.
- Плевать! Я должен знать, почему она меня не узнала! — изловчившись, он вырвался и почти добрался до синевы стены, как влетел в стеллаж с книгами.
Столкновение было не столь сильно, как с барьером, но Амон неудачно влетел носом в перекладину и теперь, сидя на полу, смотрел, как красные капли падают ему на ладони, а он совершенно не чувствует боли. Он слышал бесконечный вопрос без ответа в своей голове: как она его не узнала?
Корректор, подхватив под руку, заставил встать, усадил в кресло, прикоснулся ладонью к лицу. Кровь больше не шла, но лишь пощёчина заставила его посмотреть на мужчину, присевшего на корточки, из-за чего их лица оказались напротив друг друга.
- Итак, ты расскажешь мне, что произошло? — спросил строгим голосом, который не вязался с его обеспокоенным выражением лица.
- Она... — голос Амона оборвался от воспоминания. Сделав несколько глубоких вдохов, помогшими ему с появившимся комом в горле и начавшимися слезится глазами, он продолжил, — когда я пришёл домой, мама меня совсем не узнала. Словно я не её сын. А потом меня выбросило за барьер.
- Понятно, — ответил Корректор, вставая и отходя к столу.
- Да что может быть понятного?! Почему она меня не узнала?! Я же её сын!
- Потому что ты не её сын! Забыл, что я говорил? Ты не сын Фланчей. Тебя принесли в их семью и они же внушили, что ты их сын. Теперь же, когда потребность в них отпала, они стёрли воспоминания о тебе. Они больше не твои родители и ты не их сын.
Амон хотел накричать на Корректора, обвинить в том, что он ни прав и совершенно не знает их семью, но не сделал этого, потому что раньше уже думал об этом. Просто теперь из неуверенных размышлений, подпитываемых беспокойством и страхом, стало жестокой реальностью. Он действительно Лишний и нигде нет ему места. А теперь он лишился самого дорогого — своей семьи. Своего последнего якоря в своей безумной жизни.
Всё, что ему осталось это горько плакать.
17 глава
У Корректора много времени ушло на то, чтобы хоть немного успокоить Амона. В действительности он мало понимал, как вести себя с подростком, а тем более плачущими.
Может уговоры Корректора или просто Амон выдохся столько плакать, но в какой-то момент он остановился, в очередной раз вытирая слёзы мокрым рукавом пальто. Мужчина с лёгким выдохом облегчения сел в кресло, уже знакомым жестом поправил очки и стал перебирать какие-то листы на столе.
Тишина стала неприятной, тяжело сев на их плечи, прижимая к полу, потому что имелись вопросы и понимания, что ответы на них никому не понравятся.
- Считаете, что уже ничего нельзя с этим поделать? — тихо спросил Амон, но был уверен, что его услышали.
- Такое выходит далеко за пределы возможностей обычного Корректора, хотя у нас довольно обширное поле деятельности... — неожиданно остановился, понимая, что всё это не к месту. - Я ничего не могу поделать с этим. Для твоей семьи всё вернулось к тому, как должно было быть изначально и вмешательство подобно этому невозможно для меня.
- Но ты назвал его другим Корректором.
- Я посчитал его другим Корректором. Могу лишь сказать, что его сила будет побольше моей, а навыки в десятки лучше раз его не заметили за такое время.
- И что, это всё? Я больше никогда не смогу увидеться с семьёй?
- Они никогда не были твоей семьёй.
- Нет! Были! — вспылил Амон. - Они более чем были моей семьёй! Ты сам сказал, что им лишь внушили, что я их сын, но они ли навязали любовь ко мне? Все те минуты, которые мы провели вместе? Те минуты, когда отец находил время поинтересоваться, как у меня дела, хотя засыпал на ходу после работы? Когда мама ночами не спала, когда я болел ангиной? Тому, как пыталась причесать мои вечно непослушные волосы перед тем, как убегу в школу? Тому как... — он зажмурился, боясь вновь расплакаться от накативших, раньше казавшихся, таких неважных воспоминаний. - И этого больше никогда не будет?