Грейнджер не знала, от чего её трясло больше: от страха, стыда или болезни. Ей удалось лечь, укрывшись одеялом. Господи, пусть она поняла всё неправильно. Пусть её догадки будут лишь…
Резкий рывок двери заставил бы девушку подскочить, если бы слабость не завладела каждой клеткой тела. Малфой замер у порога, прищурившись, а затем медленно вошёл в комнату, словно к себе домой. Один взмах палочки, и дверь закрылась, громко ударившись о проём.
Гермиона сглотнула, почувствовав, что слюна у неё в глотке больше не похожа на стекловату. Облегчение пронеслось по ней так резко, что разум даже не успел оценить ужас ситуации из-за прилива эндорфинов, которые справлялись с опиоидными рецепторами в мозге. Гермиона чувствовала, как боль в ранах притупляется просто от одного его присутствия в комнате. В этом был весь ужас этой болезни. Многие называли её романтичной, но сейчас, смотря в глаза Малфоя, Гермиона точно могла сказать, что сам дьявол сотворил её из ошмётков остальных грехов и бросил людям под ноги, чтобы от души позабавляться.
Потом его лицо вдруг изменилось, окрасившись улыбкой. Наверное, только Гермиона могла посчитать этот оскал улыбкой, которая может украсить хоть что-либо, но это было так. Иногда, когда Малфой сидел в компании друзей или на уроке, по-хозяйски положив ладонь на ногу Паркинсон, Гермиона замечала, как он действительно искренне смеялся. Его глаза наполнялись блеском, чистым восторгом, становились ещё более прозрачными. Это действительно украшало Драко. Возможно, ей так понравился этот вид, что теперь она пыталась увидеть его даже в такой вот ухмылке, которая была ничуть не мягче катаны.
— То есть ты запала на меня, Грейнджер? — растягивая слова хмыкнул Малфой и медленно прошёлся мимо изножья кровати, не сводя с неё глаз.
Её надежды рассыпались, хотя было очевидно, что Макгонагалл ему рассказала. Приказывая Малфою находиться в обществе Гермионы какое-то время, директору было трудно не раскрыть всех карт. Даже если бы никто не вдавался в подробности, Драко — выходец из чистокровной аристократии, возможно, он знал об этой болезни ещё до неё. Хотя сейчас это уже совершенно не имело смысла. Какая разница, как он узнал, если сейчас пронизывает её этими серыми клинками и впервые за последнее время заставляет хотеть провалиться сквозь землю, а не выдрать свои собственные лёгкие из груди.
— Занятно, занятно, — ухмыльнулся Малфой. — Это даже как-то… комично, — наконец подобрал он правильное слово.
Драко взмахнул палочкой и создал себе стул, который по своему внешнему виду больше подходил для зала коронации, чем для бездушной палаты, полностью белой. Даже мебель. Гермиона постепенно начинала ненавидеть белый цвет.
— Пройти всю войну, чтоб умереть от воздыханий по врагу. Всё-таки у судьбы отличное чувство юмора, не считаешь?
— Мне не смешно, — резко ответила Гермиона.
— Это потому что ты не поняла шутки, — сказал Драко, немного наклонившись.
Малфой покачал головой, каким-то образом пронзая её взглядом сверху вниз, несмотря на то, что они оказались практически на одном уровне, когда он сел. Движением пальцев слизеринец расстегнул пуговицу чёрного пиджака, открывая вид на серебристо-изумрудный галстук.
— Мне вот интересно, почему я должен быть грёбаным благотворителем и сидеть у твоей койки только из-за того, что ты пускаешь по мне слюни?
Он не провёл в палате даже пяти минут и сколько раз сделал акцент на том, что она была достаточной идиоткой, чтобы в него влюбиться? Трижды? Вся вера Макгонагалл в Малфоя только что раскрошилась о стерильный пол, подобно его ночному образу, что выудила Помфри у Гермионы из головы при помощи магии.
— Мне это не нужно. Я никого не просила.
Она обязательно смутится позже, когда его больше не будет в поле зрения. Пока все эти фразы только делали её злой в той же степени, в которой он был раздражён. Его присутствие добавляло ей физических сил, так что девушке удалось передать гнев голосом, до которого Малфою, впрочем, не было никакого дела.
— Серьёзно? — он прищурился и встал, чтобы подойти к ней ближе.
Её сердце начало стучать где-то в горле, и ей уже в который раз было интересно: это последствия ханахаки или же просто выкрутасы глупого организма? Бестолкового сердца, которое расплатится за свои выходки тонкой беспрерывной ровной линией, отмеряющей его ритм.
— Потому что, насколько я понимаю, старуха боится, что если не я, то ты загнёшься в течение недели. Скажи, забавно? — Малфой наклонился, и его глаза недобро блеснули. — Я всегда говорил, что любимый художественный приём у жизни — это ирония.
Гермиона выдохнула, когда он отступил. Драко двигался медленно, рассматривая обстановку, хотя глядеть было не на что. Малфой не смотрел в её сторону, но не выглядело так, будто он этого избегает, как человек, которому нечего сказать. Парень всем своим видом транслировал, что просто не хочет на неё смотреть.
— Ну так давай, Грейнджер, что-то ты не сильно выскакиваешь здесь со своей раздражающей рукой, — лёгкий спазм уколол девушку в плечо, когда Малфой прошёлся взглядом по её правой руке. Под одеждой он не мог видеть цветов, и она предпочитала, чтобы так и оставалось, но они точно чувствовали его присутствие. — Рассказывай, когда же это началось? — Драко опять растянул губы в издевательской улыбке, засунув руку в карман плотно сидящих на нём брюк.
Его волосы в этом году были несколько короче и падали на лоб, каким-то образом подчёркивая скулы. Ей пришлось насильно отвести взгляд.
— Просто уйди, — выдала Гермиона, смотря на стол в другой стороне.
— Не рекомендую меня злить, грязнокровка, учитывая то, что меня здесь с тобой заперли, и мне придётся какое-то время терпеть твоё общество, — когда она повернулась, то увидела, как Драко вновь падает на своё кресло, закидывая ногу на колено. — Хотя, судя по всему, это может закончиться куда раньше. Будем на это надеяться, — тон, которым сопровождался его ответ, не заставлял сомневаться в том, на что именно надеялся Малфой. — Лет в двенадцать я многое отдал бы, чтоб ты призналась мне в любви, — засмеялся он, явно развлекаясь, маскируя свою ярость от обстоятельств, на которые Малфой был не способен повлиять, под слоем веселья, — чтобы всласть поглумиться над тобой. Сейчас же в этом нет ничего удивительного, верно? — он склонил голову. — Ты просто такая же, как и все.
С таким же успехом ему можно было взять ножичек и вспороть ей горло. Это та фраза, которой Гермиона пытала себя, начиная с третьего курса. Такая же, как и все.
Такая же, как и те девушки, которым он нравился. Они не брезговали разными способами привлечения его внимания, и чем старше становились, тем развязней были способы.
Гермиона же никогда не жаловалась на недостаток его внимания. Правда, такого внимания, от которого потом вспоминаешь все едкие слова перед сном. На третьем курсе это непременно вызывало слёзы. На четвёртом вполне ощутимую боль, которую Гермиона тогда часто сравнивала с физической, не подозревая о том, что в будущем эта метафора станет как никогда применимой. Потом пришла нервозность, затем обида уступила место страху. И всё это, чтобы смениться цветами в лёгких, которые натурально резали ей внутренности ножами. Все эти чувства так несправедливо принадлежали Драко Малфою, который просто сидел в своём кресле, будто вертел в руках все её эмоции и отбрасывал прочь, не забывая потом протереть руки антибактериальной салфеткой.
Если так Макгонагалл представляла её спасение, то Гермионе не нужно было этого спасения. Просто поразительно, как можно быть безумно влюблённой в человека и не хотеть его видеть никогда в жизни.
Уже во второй раз за это утро Гермиона резко повернула голову на звук распахнувшейся двери. Минерва переступила порог, и её глаза тут же нашли парня, сидевшего в кресле.
— Мистер Малфой, вы не должны были…
— А есть разница? — уже в который раз прервал он профессора. — Разве не от меня зависит, останется ли жива ваша Золотая девочка немного дольше?