Ими резко отличалась от семьи не только характером, но и, разумеется, внешностью. Единственное, что у всех шестерых было одинаковым – это цвет волос. Одинаковые шатены, они со спины действительно походили на кровных родственников, но лицом – нет. Джафар был смуглым, Омар тоже, на этом их сходства с Имтизаль заканчивались, а остальные дети и Алия и вовсе отличались бледностью, редкой для южан. Цвет глаз у всей семьи был карий. Только у Каримы глаза были зелёными, но такими тёмными, что их несложно было принять за карие. У Имтизаль же – серые. Не голубовато-серые, не зеленовато-серые и не хамелеон: они всегда были одного и того же мутного, грязного и блёклого цвета. За счёт смуглости кожи они казались совсем бесцветными и, как отмечали очевидцы, светлели, когда Имтизаль злилась. Возможно, им так казалось, потому что смотреть в глаза разъярённой Имтизаль – психологический мазохизм. И черты лица её сильно отличались, не было в них мягкости, присущей внешности остальных членов семьи: у Имтизаль чётко выступали скулы, нос был слишком прямой и широкий, губы странно полные и с нечётким контуром. Она никогда не была красавицей, вся она выглядела грубовато, особенно, когда выросла: сухая, с проступающими прожилками и крупными костями, вся поджарая, спортивная, в ней будто совсем не вырабатывался жир. В детстве у неё ещё не было такого обилия мышц, как позже, и она всегда выглядела очень худощавой, неправильной и тонкой, похожей на тень. Она очень походила на своего деда-хирурга, только об этом, конечно же, никто не знал. И совершенно не походила даже на приёмного отца, чья внешность, в общем-то, тоже была далеко не женственной и не мелкокостной. Он тоже не обладал классическими чертами, но его необычайно красила доброта: всё его несовершенное и странное лицо обретало благородные линии под действием внутренней согревающей харизмы. Омар был копией отца, но намного красивее – сказывались материнская гены. Имем и Карима были похожи на мать и оба росли неистово красивыми. Неприлично красивыми. Особенно Карима. Иными словами, привлекательностью были наделены все кровно связанные члены семьи, благородной и экзотической одновременно: густые волосы, пышные ресницы, красивая и чёткая линия бровей. Имтизаль же подходила под выражение «в семье не без урода». Она выглядела необычно и даже странно, но её внешность отталкивала скорее не из-за эстетических несовершенств – они смотрелись, наверное, даже интересно, – а из-за холодности, которая испарялась и разлеталась на приличный радиус; Имтизаль будто вечно ходила в облаке жидкого азота, от чего люди обыкновенно предпочитали обходить её стороной, чтобы не терять чувство тепла и комфорта. Она не была безобразна, она могла бы даже показаться кому-то по-своему притягательной, если бы держалась не так враждебно, если бы улыбалась и если бы переняла родительскую филантропию.
И если бы не было такого контраста с сестрой. Неподражаемо красивой сестрой.
Конфликт с сестрой зародился уже тогда, когда у детей хоть в теории может возникнуть конфликт. Карима была единственная, кого не интересовали особенности Ими и которая считала, что имеет право залезать к сестре в манеж. У Каримы не было злых провокационных умыслов: она искренне полагала, что поступает справедливо и безобидно. Таким экспериментатором-авантюристом она осталась до сих пор. С Ими тогда всё заканчивалось либо дракой, либо истерикой, но Карима всегда выходила сухой из воды с искренним выражением непонимания и огорчения на лице.
Подсознательно Ими невзлюбила сестру ещё и прежде. Наверное, Карима испытала холод к холодной сестре тоже прежде, но обе они были ещё маленькими, чтобы это понять.
Между ними всегда жила конкуренция. Имтизаль очень привязалась к братьям, и те отвечали ей взаимностью. Не ускользнуло это и от Каримы. Не ускользнула от неё и озадаченность родителей, их забота о странной дочери. Нельзя утверждать, что Карима умышленно отбивала у сестры семью, но для Имтизаль всё выглядело именно так: каждое появление Каримы Ими воспринимала с угрюмой злостью, особенной злостью – злостью, вызванной лицемерием. Ими видела сестру не так, как все. Ими считала Кариму глупой, крайне глупой, двуликой, неискренней и наигранной; наверное, потому что ей самой никогда не была присуща (даже во взрослой жизни) даже отдалённая форма кокетства. И поскольку Имтизаль не могла никогда понять жеманство, она всегда приписывала его к самовлюблённости и лицемерию.
Конкуренция была внутренней и внешне никогда не проявлялась, потому что ответных ходов Ими никогда не предпринимала. Она не знала, что такое ревность. Её любовь к семье всегда была какой-то сверхплатонической, сверхвнутренней и бесконтактной: Ими не испытывала никакой необходимости в общении с братьями или родителями, и общалась с ними только по их инициативе. Самой же ей всегда было достаточно только знать, что родные люди где-то рядом и с ними всё в порядке; только видеть их и иметь возможность держать их в поле своего зрения.
Трогательны были отношения к ней братьев, которые всегда очень яростно защищали сестру, если кто-то из детей друзей семьи (или из самих же друзей) посягал на её личное пространство и зону комфорта. Не менее трогательно за них вступалась она (в чём, впрочем, необходимости никогда не было), если у мальчиков доходило дело до драки. Когда же братья ссорились друг с другом, снова появлялась она и садилась где-то поблизости, с ужасом смотря на территорию риска, и, чаще всего, они оба быстро притихали, лишь бы не пугать сестру и лишь бы она не нервничала.
Но она знала, за кого бы заступилась.
Было у неё ещё одно качество, которое поначалу проявлялось только в мелочах, но с возрастом начало приносить хозяйке немало пользы. У Ими была невероятно развита интуиция. Имтизаль всегда чувствовала, что и когда нужно сделать, и поначалу это проявлялось в её слежках, ведь нужно было как-то самой оставаться незамеченной. И она всегда знала, когда отвести взгляд, знала и отводила за секунды, за доли секунды до того, как человек бы оглянулся. Если она, проснувшись ночью и спрятав фонарик под одеялом, чтобы не разбудить сестру светом, читала что-нибудь, она всегда знала, когда всё отложить и притвориться спящей до того, как в комнату кто-то зайдёт. Позже Ими как-то рискнула читать по вечерам даже при ещё бодрствующей Кариме и не прогадала: сестра не сдала. Карима только пренебрежительно пожала плечами и пообещала Имтизаль, что отец всё равно увидит свет.
Но он так и не увидел.
Позже Ими не раз видела вещие сны, только поначалу она их не запоминала. Только тогда, когда событие происходило, истерзанная дежавю, она вспоминала, что уже видела это, видела во сне. Поэтому она стала учиться не забывать свои сны: поутру, не открывая глаз, проматывала плывущие образы в памяти, стараясь не упускать ни одной детали. Правда, толку от этих снов не было: то она предвидела приезд родственников из Марселя, то дождь, то опоздание отца с работы – иными словами, бытовые мелочи, о которых узнать можно было и другими способами, но саму её такие маленькие паранормальные явления приводили в восторг.
И, конечно же, ей везло. Ей везло всю жизнь, как будто что-то потустороннее расчищало перед ней дорогу и помогало замкнутому ребёнку удержаться в окружающем непонимании.
На ранчо она всё ещё иногда ездила (в группы свободного времяпровождения; в школу на ранчо она ходила регулярно, как и требовалось). Ранчо она любила, она привыкла к его атмосфере, ей очень нравился садик и очень нравилось исследовать маленьких психопатов. На ранчо Имтизаль поняла свою слабость к сумасшедшим: даже самый сложный, умный и загадочный, но психически здоровый человек никогда не мог вызвать в ней столько азарта, интереса и оживления, сколько порождал даже самый безобидный шизофреник. Если бы кроме семьи потребовалось выбрать ещё одну группу людей, которых не коснулась бы гибель человечества, Ими бы выбрала душевнобольных.