– Ресторан?
– Нет, не совсем. Я на прошлой неделе продал дом одному мужику, он сильно сэкономил, был в полном восторге и пригласил меня на какое-то торжество в его отеле. Мне разрешили привести гостя, особенно красивого гостя. В смысле, гостью. В общем, ты тоже приглашена. Думаю, будет интересно. Ты ведь, наверное, никогда не была на таких мероприятиях?
– Никогда, – с тоской выдавила она и посмотрела на Омара.
– Если тебе не понравится, мы уйдём. Но тебе, думаю, понравится. Да и неплохо будет, если всех этих выходцев мира денег будет охранять гениальный полицейский под прикрытием.
– Неплохо.
– Вот и замечательно. Значит, увидимся в субботу?
– Да.
– Отлично. Я рад, что ты позвонила. До встречи.
– Пока.
Болезненно вздохнув, она убрала телефон.
– Хватит, Ими, не грусти. Ты ведь всегда любила наблюдать за разными людьми. Почему бы не воспользоваться таким прекрасным шансом.
Она мрачно промолчала.
Он провёл её до дома, а потом исчез. Ими обежала весь двор и весь дом, но так и не нашла брата. В квартиру она вошла в ужасном настроении, поэтому сразу упала на пол и начала отжиматься до тех пор, пока от перенапряжения не заболело сердце. Тогда она просто легла на пол и лежала так до тех пор, пока не заметила пыль под диваном. Она чувствовала себя невыносимо усталой, болело всё тело и весь мозг, но делать было нечего, и ей пришлось заставить себя встать и заняться уборкой. На всякий случай она не только помыла пол, но и протёрла все полки и лампы, прочистила мебель, сменила постельное бельё и загрузила стиральную машину. Потом она принимала ванну, слушала музыку, закрывала глаза и думала о Рэе.
Ночью она не могла уснуть: ей нужно было поехать в дом Рэйнольда. Она останавливала себя, снова и снова напоминая, как опасно это делать сейчас, когда прошло совсем мало времени, но никакие увещевания не помогали, и она всё равно не могла уснуть и успокоиться. Ей нужно было его увидеть, но она не могла справиться со своей паранойей, поэтому поехала в лес. Она надеялась, что Омар придёт к ней туда, но он больше не появлялся ни в ту ночь, ни на следующий день. Поэтому она даже послушалась его и поехала к родителям. Помогла Алие приготовить ужин, испекла торт и много всяких сладостей, сделала уборку и провела дома весь день, так и не появившись на работе.
– Дочка, ты совсем перестала рисовать.
Она удивилась и сделала глоток кофе, прежде чем ответить что-нибудь про дефицит времени и загруженность на работе, но мать её опередила.
– Раньше ты так радовала нас с папой. Видишь? – она показала рукой на стену, на которой немного странно смотрелись калифорнийские скалы с изогнутой, измученной сосной. – У нас до сих пор везде висят твои картины. Так было замечательно, когда ты рисовала… нельзя же жить одной работой.
Когда она уходила, она попросила родителей отдать ей какую-нибудь вещь Омара, и они отдали ей его футболку и рубашку. Тогда ей пришлось ещё немного задержаться, потому что Алия вдалась в воспоминания, начала плакать, потом и Джафар размяк, и Имтизаль сидела рядом с ними, и потом они уговорили её остаться на ночь. Утром она приготовила им завтрак и ушла ещё до того, как они проснулись. На душе стало ещё более мерзко, чем до приезда в дом, где они с Омаром выросли.
Она поехала сразу в департамент и везде носила с собой одежду покойного брата на дне сумки, когда же вернулась домой, повесила её на стену над своей кроватью и всё ждала, ждала, ждала, когда он вернётся. Она даже начала говорить, звать его, рассказывать, как она его послушалась, как навестила родителей и как прошёл вечер, но он так и не пришёл.
Он появился только в субботу, вернее, сам Омар не появился, но когда Имтизаль открыла гардероб, чтобы выбрать платье, одно из них упало вместе с вешалкой. Это было шифоновое кремовое платье в пол, которое легко можно было бы принять за свадебное, если бы не чёрный пояс. Имтизаль подняла его и повесила обратно, но оно соскользнуло с вешалки и снова упало.
– Это не смешно.
Омар ей так и не ответил, но она решила, что это был его знак, поэтому смирилась и согласилась с его сатиричным выбором. Она любила это платье, оно смягчало даже её грубость, его молочно-кремовый цвет очень нежно смотрелся на её смуглой коже, оно сидело по фигуре и, несмотря на отсутствие лямок, крепко держалось и не спадало. И это было единственное платье из купленных Артуром, которое подшивали под её фигуру на заказ.
Дэвид заехал за ней в шесть вечера, усыпал комплиментами и не скрывал своего восхищения. Но не успели они войти в отель, как ему позвонили и вынудили уехать. Имтизаль пришлось остаться, чтобы его не мучила совесть за то, что она «так, должно быть, долго красилась и создавала это великолепие для того, чтобы не задержаться и пяти минут». Её удивило, что его, казалось, ничуть не тревожило и подобие ревности. Ими дождалась, когда он выйдет из отеля, и вызвала такси. Она уже подходила к гардеробу, когда почувствовала, что что-то в отеле было не так; замерла, напряглась, осмотрелась вокруг и медленно, нехотя и осторожно вернулась в зал и остановилась под стеной, там, где было меньше всего людей и где было проще всего собраться с мыслями и понять, что здесь происходит и что здесь неправильно. Ими неуверенно мяла клатч в пальцах, не решаясь сделать ни одного шага, закрыв глаза и глубоко вдыхая странный воздух, стараясь не дрожать от хаоса чувств и не привлекать внимания. Наконец, она нашла в себе силы сдвинуться с места и сделать первый шаг вперёд, и как только она на него осмелилась, она почувствовала, поняла, что должна идти вперёд, должна не останавливаться, перемещаться, уходить от этой стены и обойти весь зал. Она медленно плыла, шурша подолом по мраморному полу, делая шаги так боязливо, аккуратно и медленно, как будто старалась не оступиться, не надавить каблуком на рычаг и не обрушить себя и всё вокруг в бесконечную пропасть, она старалась быть незаметной и очень нервничала, когда ловила на себе взгляды. Поэтому она не хотела надевать это кремовое платье: в нём слишком просто выделиться и заставить всех смотреть на себя; и чтобы не мучиться от непростительной людности помещения и взглядов, оценивающе пробегающих по ней, она старалась уйти в себя, в своё движение, будто бы знала, куда идти, и так она продолжала плыть, медленно и ненавязчиво, как египетская ладья по грязному Нилу. И потом она всё узнала, и тогда она резко остановилась, испуганно смотря вдаль, чувствуя, как лёгкие сокращаются и расширяются всё быстрее, как сердце бьётся в ушах, в глазах, в локтях – во всём теле, и страх, и благоговение, и счастье, и тоска, и все чувства, на которые она способна, раскрашивают зал, людей, платья, люстры, колонны, деликатесы, сцену, столы, виолончель, роспись на потолке, стены, картины и всё-всё-всё в ослепляющие роскошью, глубиной, яркостью, нежностью, эмоциональностью и красотой цветá и оттенки. Все чувства, кроме способных напомнить гнев. Всё вдруг стало светлее, красивее, всё стало покорять воображение и приносить непередаваемое эстетическое удовольствие, и сначала стало очень горячо, и воздух обжигал ноздри, обжигал горло, трахею, лёгкие, даже, кажется, кишечник, и Имтизаль вздрогнула и испугалась, что лёгкие сейчас разорвёт или сама она вспыхнет и сгорит, что люди вокруг заметят, как раскаляется и краснеет её кожа и как волосы шипят паром, но уже через пару секунд жар начал сходить, сердце стало замедляться, лёгкие стали успокаиваться, и в ней осталось только нежное тепло и живительное счастье.
Потому что Рэйнольд Эддингтон находился в пятнадцати метрах от неё.
Не отрывая от него очарованного взгляда, Ими так же плавно, как и двигалась до этого, отошла к стене, точнее, к маленькому пустующему столику: оттуда прекрасно был виден Рэйнольд, он стоял к ней вполоборота и только временами заслонялся другими людьми.
Теперь всё для неё было готово. Ими аккуратно сидела на стуле, скромно закинув ногу на ногу, и держала в руках бокал шампанского, которое даже не думала пить, и оно уютно урчало, плескалось, разбиваясь о бесцветные переливающиеся светом края стеклянной ёмкости. Всё вокруг, прежде такое чужое, враждебное и лицемерное, стало выглядеть уютно, приятно, почти трогательно, сами люди, которых Имтизаль уже не видела, голоса, которые не слышала, улыбки, слова, смех, жеманство, взгляды – всё стало каким-то семейным, добрым, и сама она чувствовала себя счастливой, спокойной, и полная безмятежность воцарилась в её дымчатой душе. Даже внешне она стала выглядеть чуть-чуть человечнее.