Ей позвонили и сказали, что таксист ждёт снаружи, но ей пришлось отозвать заказ, и пока она отбивалась от диспетчерской и называла ей номер своей карты, Рэй чуть не пропал из вида.
Он что-то говорил людям, стоявшим рядом, они заглядывали ему в глаза и явно льстили, иногда сдержанная улыбка приличия пробегалась по правильному изгибу губ, иногда он поднимал взгляд к потолку, будто задумавшись, оглядывался по сторонам… люди подходили и уходили, увлекаемые другими, но все эти внешние факторы интересовали Имтизаль мало. Её вообще ничего не интересовало, она даже не думала ни о чём. Она, должно быть, пребывала в нирване.
Она редко ловила на себе взгляды: здесь мало привлекала внимание, разве что своим одиночеством отшельника. По крайней мере, к ней никто не подходил.
С Рэем кокетничали две девушки, очень красивая брюнетка и чуть более обычная шатенка. Потом подошла рыжеволосая девушка в коричневом платье, и Ими подумала, что это самая красивая девушка на банкете, по крайней мере, из тех, которых она видела. Но рыжая красавица очень быстро покинула Рэя, две первые с ним задержались дольше, и он, казалось, проявил к шатенке интерес, даже улыбался как-то нежнее, чем прежде, и заметнее, но они обе внезапно что-то увидели со стороны сцены, что-то быстро пропели своему недолгому собеседнику и изящно улетели куда-то влево.
Имтизаль, казалось, даже моргать временами забывала; она настолько далеко ушла в себя, настолько виртуозно отключилась от реальности, заперлась в своём социофобическом внутреннем мире, забрав с собой только одну фигуру, настолько талантливо построила в сознании некую стеклянную стену, зеркальную со стороны Рэйнольда, и настолько прочно сама поверила в свою невидимость, в своё отсутствие, в свою призрачность, в то, что она сторонний наблюдатель и никто не сможет её заметить, настолько отстранилась от происходящего вокруг, законов природы, правил жизни, людей, света, звука, вкуса, холода, тепла – от всего; что не поняла, точнее, не сразу поняла, не сразу обратила внимание на ту уничтожающую всё вокруг, весь сказочный идеальный образ окружающего катастрофу, настоящую катастрофу, выраженную упорным прямым металлическим взглядом Эддингтона.
Итак, Рэй остался один. Он медленно попивал вино из бокала, тоскливо слоняясь на месте и пробегаясь скучающим ленивым взглядом по залу, так плавно и медленно, что даже Имтизаль не успела заметить, не успела понять, что Рэйнольд её увидел.
Она сидела, как и прежде, кротко и элегантно одновременно откинувшись на спинку стула, так естественно и спокойно, словно сидела дома под стеной, рассчитывая отдохнуть и расслабить беспокойный мозг. Она была совершенно уверена в своей безопасности. Она не привлекала внимание и терялась в тени красавиц с обнажёнными спинами. Она сидела на своём стуле и сверлила жадным ненасытным взглядом магнетическую мужскую фигуру, как вдруг бледные голубые глаза уставились прямо на Имтизаль.
Она уже прожила целую эру вместе с ним. Теперь наступила новая эра, ещё более долгая и пустая, хоть и длилась всего несколько секунд. Ими застыла, не в силах отвести всё больше и больше сходящих с ума глаз; теперь он видел её, видел, он смотрел прямо на неё. Сколько прошло секунд? 3? 9? 15? Когда Ими, внезапно придя в себя и осознав весь ужас произошедшего, в панике отвернулась, отчаянно и тупо смотря в стол прямо перед собой. Она даже не знала, сколько прошло времени.
Он её понял, иначе она ничего не могла объяснить. Вся её семимесячная конспирация должна была разрушиться из-за одной встречи, на которой тоже всё должно было бы пройти гладко, и всё прошло бы гладко, если бы ей хватило реакции, сосредоточенности и сообразительности отвести взгляд вовремя, как она отводила вовремя всю свою жизнь. Эти мысли раздували в ней треск и пламя ужаса, как мехи раздувают кузничный огонь, она и чувствовала себя, как в кузнице, как будто её очень долго раскаляли и пытали в огне, а теперь забивают, лишают формы, лишают тела, лишают воли и себя. Она видела только одно решение: бежать, бежать и как можно скорее. Настал переломный момент, и ещё можно было всё исправить: семь месяцев – не самый лучший срок, но вполне допустимый для того, чтобы ставить точку в этой истории. Теперь ей оставалось только убить его. Так она утешала себя, и так ей удалось вернуть контроль над своими мыслями.
Имтизаль сжала в кулаке складки платья, прежде чем встать, и одновременно отчаянно мельком посмотрела туда, где две секунды назад стоял Рэйнольд. Он уже отрывал от губ бокал и, снова впившись жестокими глазами в одинокую безумную женщину, сделал худшее, что мог: направился к ней.
Внутри неё всё погибло. Сердце, разгоняя кровь всё яростнее и яростнее, становилось всё плотнее от скорого и безнадёжного сужения. И все органы стали сужаться, уменьшаться, всё внутри съеживалось, сливалось воедино, и било и стучало уже не сердце, не грудь, стучала вся Имтизаль, истерично, одержимо и безумно, продолжая уменьшаться, съёживаться и сужаться. Потолок стал падать, стены сдвигаться. Ей казалось, что все вокруг замолчали и упорно смотрят на неё одну, как на испанских картинах люди с чёрными пятнами вместо глаз. Все смотрят на неё, а Рэй всё ближе, он невозмутим и спокоен, как и всегда, и яркость, красота помещения начали слепить её, и уже не было в воздухе уюта, дружелюбности и тепла.
Теперь она была готова сдаться.
И вот он стоит перед ней, холодно произнося равнодушную фразу:
– Тоже скучаете?
– Нет.
Она посмотрела на него, снизу-вверх, не вставая, с вызовом и отчаянием, которые рвались, вылетали из её души и гасли, тонули в холодности глаз, таких же мёртвых и пустых, как и всегда. В ней начинала оживать надежда, что Рэй ничего не понял и подошёл к ней, потому что она на него смотрела. Тогда её холодность должна была бы погасить его желание завести с ней знакомство, но нет: он слабо улыбнулся её краткости и невозмутимо сел за столик, подвинув свой стул ближе к Имтизаль и расслабленно облокотившись на стол. Он молчал и смотрел на неё, будто испытывая, и заговорил так же неожиданно, как и всё, что делал до этого.
– А я уже устал. Странно, не так ли? Ведь вы одна весь вечер, я же ни секунды не оставался один.
– Вы за мной следили?
Он снисходительно улыбнулся.
– Мне казалось, это вы следили за мной.
Она промолчала.
– Да ладно, не берите в голову, – он улыбнулся, – ничего не могу поделать со своей привычкой обвинять людей в подозрительном внимании ко мне.
Она слабо пожала плечами.
– Понимаю.
– Неужели?
Она снова пожала плечами, ещё слабее, чем в предыдущий раз, и как-то сломанно. Она всё никак не могла свыкнуться с тем, что говорит с ним, и теперь с удивлением отмечала, что её голос звучит мелодичнее, мягче, чем всегда, поддаваясь влиянию голоса Рэя. Даже у Омара не было настолько красивого голоса, как у Рэйнольда, и ей хотелось бы сидеть и слушать его, слушать вечно, как он негромко и красноречиво одурманивал бы её великолепием своего мужественного тембра.
– Иногда, оставаясь одна, я говорю: «я знаю, что вы за мной следите».
Он засмеялся.
– Не подумайте, что я вас соблазняю, но я тоже так делаю.
– Неужели?
– Честное слово.
– Кого-то напугали?
– Надеюсь, да, – он улыбнулся чуть теплее. – Рад встретить единомышленника.
– Взаимно.
– Рэйнольд Эддингтон, – он чуть передвинулся и протянул ей руку, – чувствовал же, что что-то забыл сказать.
– Амелия, – после недолгой паузы, Имтизаль выдавила из себя имя и протянула Рэю руку. Он очень нежно взял её пальцы, и, смотря ей в глаза исподлобья, коснулся губами кожи её руки. – Джексон.
– Приятно познакомиться, Амелия, – он мягко опустил её руку от своих губ и также мягко позволил её ладошке выскользнуть из его пальцев. Имтизаль начинала сходить с ума. – Кто дал вам это имя, мать или отец?
– Мать.
– Оно вам не подходит. Я бы назвал вас Хэзэр.
– Зато вам подходит имя Рэйнольд.
Он улыбнулся.
– Конечно, подходит. Уже хотя бы потому, что по-испански рэй – король.
– Говорите по-испански?
– По-английски лучше, – он улыбнулся. Она подумала, что ей тоже было бы уместно улыбнуться, и постаралась сделать это искренне. Она никак не могла найти в себе силы вести себя так агрессивно, как обычно вела себя в подобных ситуациях, не могла найти в себе силы отвергнуть его или обидеть. – Вы похожи на итальянку. Не говорите по-итальянски?