На события в Чехословакии в самом Советском Союзе реагирует интеллигенция. Советский поэт Евтушенко пишет: «Танки идут по Праге/ В затканой крови рассвета/ Танки идут по правде/ Которая не газета». В Москве на Красной площади молча идет группа людей с плакатом, на котором написано: «За нашу и вашу свободу». Их арестовывают и сажают за клеветнические измышления, направленные на дискредитацию руководителей коммунистической партии.
После этих событий много творческих и известных людей всеми правдами и неправдами стремятся уехать из СССР. Царившее в стране настроение отражает стих Рождественского: Уезжали из моей страны таланты/ Увозя достоинство своё/ Кое-кто откушав лагерной баланды/ А другие — за неделю до неё/ Уезжали не какие-то герои/ Впрочем, как понять: герой иль не герой?/ Просто люди не умели думать строем/ Даже если это самый лучший строй.
Америка в этот раз не утащила Чехословакию под себя, но Советский Союз в глазах мировой общественности теперь не мирная страна рабочих и крестьян, освободитель Европы от фашизма, а точно душитель свободы и диктатор Европы, империя зла, как назовет его Рейган в 1983 году.
Если даже предположить, что сидевшие в Кремле люди понимали технологию американской экспансии, они не могли ей противостоять. СССР не мог дать зеркального ответа, ударить по Западу тем же оружием. Технические характеристики политической системы Запада позволяли слова про власть народа подтверждать на видимом для масс уровне: по итогам всенародных выборов власть в западных демократиях менялась. Слова о власти народа из уст несменяемой советской власти выглядели издевательством над здравым смыслом, и США планомерно били в эту ахиллесову пяту, побуждая население социалистических стран требовать от власти соблюдать Конституцию.
КПСС не могла сказать, что Конституция писалась не затем, чтобы по ней жить, а для того, чтобы хорошо выглядеть в глазах международного сообщества. Соблюдать эти положения в реале невозможно, так как они противоречили системе, функционировавшей по неписаным правилам. Но и отказаться от конституционных положений было невозможно, так как они вытекали из идеи.
Отказ от положений Конституции означал отказ от коммунизма, что для коммунистического блока было также самоубийственно, как для монархической России отказ от православия. Стоило сказать такое, как сразу рушился Варшавский блок и социалистические государства, включая СССР.
Кремль попал в самую парадоксальную ситуацию, какую только можно представить. Не важно, выполнял он свои слова или нарушал, оба варианта одинаково гарантировали ему смерть. Слова и дела не совпадали по всем пунктам. «Как на грех, дела в колхозе шли плохо. То есть не так чтобы очень плохо, можно было бы даже сказать — хорошо, но с каждым годом всё хуже и хуже». (Войнович «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина»).
Коммунисты не могли отказаться от положений, что народ хозяин государства, что все свободны и равны, потому что это положения составляли фундамент. Но и следовать им они тоже не могли. СССР похож на человека в беде и кричащего от бессилия. Крик выражается в заполнении информационного пространства дуболомными плакатами: «Вперед к коммунизму!» и «Слава КПСС!». СМИ рассказывают о передовиках труда и рекордных урожаях с надоями. На фоне пустых прилавков информация про трудовые подвиги работает в противоположную сторону.
Горы движутся со своей скоростью. СССР рушился как в замедленной съемке. Держался он на плаву за счет инерционного хода: от энергии первых пятилеток, победы в самой страшной за всю историю войне, первого полета человека в космос. Советские люди ходили на демонстрации и пели песни. Безнадежный больной внешне выглядел крепким, здоровым и полным сил.
Колосс на глиняных ногах расшатывался. Если внизу это раскачивание было мало заметно, то наверху ветер в ушах свистел. Разница, как если стоять на палубе парусника, едва покачивающегося на волнах, и на верхушке мачты сидеть. Наверху так качало, что дух захватывало.
Крушение
К этому моменту в СССР и во всех социалистических странах растет число людей, понимающих утопичность коммунизма. Чертеж ошибочный и собранный по нему самолет никогда не полетит. Класс управляющих понимал это отчетливее других. Но у него были спецбольницы, спецмагазины и спецобслуживание. Они построили для себя коммунизм, и не хотели терять своих благ.
Сохранить привилегированное положение этот класс мог только через сохранение системы. Так как советская власть была не в состоянии интеллектуально противостоять оппозиции, но и сидеть сложа руки не выход, она использует единственное последнее средство — кулак. За всякое неугодное слово и действие людей в СССР начинают сажать в тюрьму по надуманным обвинениям.
Но как быть с теми, которые не делают ничего такого, за что можно посадить? В 1922 году таких советская власть собрала на «философский пароход» и выслала из Советской России. Троцкий по этому поводу сказал, что их не за что было расстрелять и невозможно терпеть. В брежневское время от таких людей власть избавляется через карательную психиатрию, вид казни и пытки.
Например, некто утверждает, что рыночная экономика эффективнее плановой, и показывает цифры. Сажать тут не за что, но заткнуть надо. Органы госбезопасности предписывают психиатрам считать, что в здравом уме такое сказать невозможно, это может сказать только душевнобольной.
Психиатры по приказу видят в таком утверждении признаки острого душевного расстройства, и начинают «лечить больного». Заключалось лечение в том, что человека кололи психотропными препаратами до тех пор, пока он не превращался в овощ. Со стороны такая технология выглядела крайне мерзко и низко. «Их выпирали так нечестно/ Что было ясно – честность в них» (Н. Коржавин).
У антисоветского движения появляются мученики. Вокруг них нарастает субкультура. В СССР растет информационная армия, воюющая на стороне Запада. Ее постоянно пополняют поколения, выросшие на западной культуре. Цветное мясо борется. Со всеми. За счастье и свободу.
Запад всемерно поддерживает этот фронт. Он издает их книги, вручает им нобелевские премии, оказывает информационную поддержку. Советские спецслужбы не могут противостоять этому. Идее и прилавку может противостоять только идея и прилавок. В СССР нет ни того, ни другого.
Когда иммунная система не может эффективно противостоять чужеродным телам — это называется СПИД, признак скорой гибели организма. Когда государственная служба безопасности теряет способность противостоять оппозиции — это социальный СПИД, признак близкой смерти.
Запад походил на охотника, а СССР на сильного зверя типа медведя. Охотник хочет взять его живым. Для этого изучает повадки зверя, вешает ему морковки, заманивая в ловушки, роет ямы на пути к водопою, вынуждая медведя сделать навязанный охотником шаг.
Медведь чует опасность, но установить связь между ощущениями и ситуацией не может. Он не способен к стратегическому мышлению. Его потолок видения проходит по тактическому горизонту. Ни о каком стратегическом, тем более концептуальном и мировоззренческом мышлении речи нет. Для него это пустые слова, демагогия. Реальной он считает только физическую силу. Все проблемы решает по принципу «нет человека — нет проблемы», физически устраняя неугодных.
Но с охотником, во-первых, этот принцип не работает. Его ружье исключает потенциальную агрессию медведя. Во-вторых, охотник хочет взять медведя, не портя шкуру, и потому не собирается с ним драться. Он делает все, чтобы медведь сам шел в расставленные ему ловушки.
Огромным минусом для СССР была привязка к идеологической линии, что ограничивало его инициативу, тогда как США были абсолютно свободны действовать по ситуации. СССР был подобен древней персидской армии, которая была так велика, что ее обоз могли везти только корабли. Это привязывало ее к береговой линии. США были похожи на древнюю греческую армию. Она была меньше, но не была ни к чему не привязана. Зная маршрут своего врага, греки выбирали самые удобные для себя позиции, и самые неудобные для персов. В итоге маленькие победили больших.