Сенбон наклонился, уменьшая угол до минимума, и вошёл под кожу и мышцы. Анко глухо рыкнула, но не отстранилась — если бы позволила себе остановиться, всё-таки пострадало бы лёгкое. Сасори усмехнулся на это и стал погружать иглу глубже, ведя в сторону дельты плеча, пронзая мышцы так, словно они были шариками данго, которые повар нанизывал на заострённую палочку. Дойдя до точки, по всей видимости, приглянувшейся ему, Сасори свободной рукой натянул кожу на спине Анко, вновь проколол, давая сенбону выйти, но извлекать полностью не стал.
Тут уже Анко не смогла сдержаться — порывисто дёрнула головой в сторону, часто и хрипло задышала, хватая ртом воздух. Суть была не только в боли, не столько в ней; другие инстинкты, древние, могучие, поднимались из тёмных глубин её существа, и Анко едва удавалось глушить порыв, не срываться в просьбы.
— Значит, здесь, — констатировал Сасори. Демонстративно звякнули друг о друга три новых сенбона — мол, ты знай, я могу выбрать ещё не одно место. Анко намёк поняла и вернулась к прерванному занятию, максимально выкладываясь, но вовсе не только из надежды спастись от дополнительных дыр в теле. Сама понимая, как это нездорово и неправильно, она искренне хотела доставить удовольствие.
Новый стон Сасори, более громкий, сопроводили всплеск чакры и собственная пронзающая боль — сенбон, окружённый чакрой, легко пробил лопатку и вышел с другой её стороны, мимо сосудов через грудные мышцы, изнутри упёрся в ключицу. Анко вновь осеклась и уронила голову, вскрикнув-всхлипнув, но больше не издав ни звука — зажмурившись и закусив губу, терпя, замирая, наслаждаясь. Ловя кайф от яркости ощущения жизни, от идеальной точности выверенных движений.
Колебание воздуха, короткий стук, прикосновение к подбородку, заставляющее поднять голову, — и сухие, искусанные, как её собственные, губы Сасори, увлекающие в поцелуй, его сильная рука на затылке, на ощупь тянущая прочь резинку, крепко стискивающая распущенные волосы. Удивительно, но у мастера-создателя боевых кукол и ядов не только руки одуряюще ловкие — так и подмывает спросить с подъёбкой, на ком или чём он научился так целоваться, но каждый раз вопрос ускользал от Анко, а после было как-то не до него. Руки ныли, болела спина в местах, где её пронзали сенбоны, ноги почти не чувствовались — всё это было нездорово-приятным, но лишь дополнительным ощущением, обострявшим чувства, позволявшим реагировать ярче.
Сасори резко дёрнул её голову назад за волосы, отстраняя от себя; его глаза бесовски блестели — ни следа прежнего равнодушия.
— Чувствуешь? — он ухватился пальцами свободной руки за сенбон, торчащий из спины Анко, слегка повёл им из стороны в сторону — Анко шумно задышала, подавляя крик, промокшая от пота чёлка прилипла к вискам и лбу. — Он ощущается лишним, правда? Твоя уродливая манера изъясняться так же чужеродна для образа профессионала, как этот сенбон, пронизывающий тело, чужероден для него. Он причиняет лишь дискомфорт, — кукловод надавил сильнее, и Анко почти услышала, как внутри её тела игла заскрежетала по кости. — Его хочется выдернуть, правда?
— Но ведь… — Анко охнула, когда игла в ней вновь двинулась туда-сюда, однако упрямо продолжила: — без него ощущения… не те… — она сорвалась в хриплый стон, крепко зажмурилась, когда новый сенбон коснулся её затвердевшего соска.
— Ощущения… — голос Сасори стал тише, глубже. — Вот твоя проблема, Анко: ставишь ощущения во главу угла.
— Когда могу себе позволить, — она открыла глаза, посмотрела на него. — Как и ты сам.
— Для меня ощущения не первичны, — возразил Сасори, начиная рисовать иглой спираль-царапину, закручивающуюся от её соска. — Важнее смысл.
— И какой же смысл в этом? — она мотнула головой, обозначая ситуацию. Спина и руки ныли отчаянно, возбуждение томило, но ей правда было интересно, почему кукловод делает это — не могло всё происходить просто так, у Сасори наверняка имеются мотивы.
— В том, что чувства ставят в позу раба, — Сасори отнял сенбон от её зудящей груди, приставил к подбородку под языком. — А разве это достойно шиноби?
— Ты вроде собирался учить меня вежливости, — проговорила Анко, стараясь минимально двигать челюстью — и всё равно кожа была проколота, закапала кровь. — А перешёл на учение жизни?
— Почему бы и нет? — кукла сделала резкое в своей неожиданности движение, первое за долгое время, и заставила Анко опуститься на колени. Смена позы была почти счастьем, не считая того, что от движения рук сенбоны, пронизывающие тело, причинили новую пьянящую боль. — Как шпион ты хороша, но не идеальна. Хочу видеть тебя совершенством.
«И тогда ты станешь достойна войти в мою коллекцию», — говорил его взгляд.
Застыть в неживой бесконечности. Ни-за-что.
— Совершенство нельзя трахнуть, — Анко с трудом, но от всей души оскалилась. — У такого блюстителя искусства рука не поднимется, — она опустила красноречивый взгляд вниз, вновь посмотрела ему в глаза, — а что-то подсказывает, что отказаться от меня так скоро ты не готов.
— Пока мы добропорядочные преподаватели магии — конечно же нет, — ответил Сасори с нечитаемой улыбкой. — Но вот когда мы вернёмся в наш мир, хочу иметь достойного противника в области шпионажа и добычи информации.
— И всё равно иметь?
Сасори хмыкнул игре слов и придвинулся, положил руку куноичи на плечо и, поглаживающе скользнув пальцами за спину, снова коснулся сенбонов. Анко напряглась, выгнулась, по позвоночнику прошёл будто разряд тока.
— Ты очень настойчива в своём нежелании воспринимать урок, верно? — произнёс он, сжав тот сенбон, что глубоко входил в плоть. — Что ж, тогда…
Вспышка режущей чакры, поданной через иглу, — и Анко сорвалась в протяжный, хриплый крик, судорожно сжимая и разжимая пальцы. Её голова дёрнулась назад и безвольно упала на грудь; перед глазами блеснула сталь, окроплённая кровью, — уйдя под ключицу и влево, сенбон вышел между грудными рёбрами, пропоров насквозь правое лёгкое.
— Иди ко мне, — Сасори откинулся назад и поманил её.
Кровь медленно текла по светлой коже, капала с сенбонов на штаны, пачкая ткань. Приподняв голову, едва сумев разлепить глаза — голодные, нечеловеческие глаза зверя, — Анко шевельнулась, не веря, что сможет подняться. Но всё же смогла; стальные тросы, обвивавшие ноги, дали опору, а сама кукла поддержала её, когда Анко медленно, тяжело выпрямилась во весь рост. Тросы тут же, повинуясь хозяйской воле и чакре, пришли в движение, и, тонкие и юркие, стянули одежду, ещё остававшуюся на Анко, царапая кожу и одновременно испуская чакру, которая разогнала застоявшуюся кровь. После отступили, втянулись обратно в марионетку, которая по-прежнему держала локти Анко сведёнными за спиной. Слабо пошевелив ногами, рассчитывая свои силы, Анко сделала нетвёрдый шаг, затем ещё один, выступая из свалившейся на пол одежды; кукла неспешно скользила следом в такт ей, поддерживая ненавязчиво, почти деликатно — лишь тянущее ощущение в затёкших руках напоминало, для чего она на самом деле здесь.
Сделав ещё пару шагов, уже более уверенных, Анко остановилась над Сасори, откинувшимся на локтях; от его взгляда, резко контрастировавшего с нарочито расслабленной позой, по телу разлилась новая волна оглушительного, дурманящего жара. Сгусток напряжения в низу живота скрутился уже нестерпимо и требовал внимания.
Не дожидаясь стимулирующих подталкиваний марионетки, Анко опустилась, коснувшись коленями пола возле боков Сасори. Приятный контраст: прохладные каменные плиты и его горячая, влажная кожа. Губы Анко искривились в попытке улыбнуться, и она, дразня, повела бёдрами, скользнув взад и вперёд — так же Сасори водил сенбон в её теле недавно. Теперь, однако, движение прошибло его самого — он вздрогнул, криво усмехаясь, понимая, что это месть. Однако Сасори ещё мог сдерживать себя и временно не предпринимал никаких действий, и это будоражило Анко, распаляло ещё даже больше — это зыбкое, на миг уступленное из прихоти верховенство.