Принимая во внимание долгую и верную службу Амоса по прозвищу Счастливчик, его работу на покойного Ихавода, пока тот был жив, а после его смерти на нас, так что наше благосостояние значительно увеличилось, я предоставляю Амосу Счастливчику полную свободу для него самого, начиная с девятого дня мая 1769 года.
Что за странное чувство — проснуться утром девятого мая и знать, что ты свободный человек. Амос вынул документ из кармана, еще раз его перечитал, чтобы удостовериться, потом снова спрятал документ. Он будет носить эту бумагу с собой до дня своей смерти.
Он прибрался в каморке, собрал нехитрые пожитки в узелок. Их так мало, что нести нетрудно: Библия, смена одежды и пара серебряных пряжек — пристегивать к башмакам по воскресеньям. Бывший раб встал в дверях, вдохнул сладкий весенний воздух, услышал пение птиц над головой. Когда ты свободен, кажется, что даже дышится глубже. Он загляделся на стремительный полет ласточек — сегодня Амос ощущал себя одной из них. Глаза задержались на дереве, покрытом весенним цветом.
Ему вспомнилась та весна, перед пленением. Солнце набирало силу, набирали силу и его крепкие руки. Все пускалось в рост, и он сам рос вместе с травами и деревьями. Как давно это было, словно в какой-то другой жизни. Но теперь его жизнь начинается снова. Ему почти шестьдесят, и он только готовится жить. Он напряг мышцы — руки его крепки. Амос отвел глаза от цветущего дерева, поднял голову к небесам, на память пришел Моисей, стоящий на горе Нево и глядящий на землю, куда ему не суждено будет войти[21].
— Моисею было сто двадцать лет, когда он умер, — Амос произносил слова торжественно, будто читая раскрытую книгу, — но зрение его не притупилось, и крепость в нем не истощилась[22].
«Как у меня», — подумалось ему, и он пробормотал:
— Значит, и у меня есть еще немножко времени.
Моисей прожил долго, и ему, Амосу, тоже нужно время, потому что у него, как у Моисея, есть ради чего жить. А когда есть ради чего, можно прожить и подольше.
Амос прошел через огородик, который он сам когда-то развел, к дому — попрощаться с миссис Ричардсон. Она занималась приготовлением завтрака, но завидев Амоса, оставила свои дела.
— Куда ты пойдешь, Амос? — спросила бывшая хозяйка.
— Еще не знаю. Куда-нибудь, где смогу найти работу и построить дом.
— Пока нет жены, это только полдома. Думаешь найти кого-нибудь по сердцу, Амос? — она жестом пригласила его сесть за стол.
Амос поставил узелок на пол, уселся на свое обычное место — как делал много лет подряд.
— Надеюсь, конечно, вот подкоплю немножко денег, тогда смогу ее выкупить и жениться.
— Опять, Амос? — миссис Ричардсон покраснела. Уж она-то знала, что все с трудом накопленные Амосом деньги ушли на выкуп его собственной свободы. Даже шестилетний срок, установленный ее покойным мужем еще в 1763 году, не слишком бы помог — сумма, которую тот назначил Амосу выплачивать, была такова, что ему бы и сейчас свободы не видать, не вмешайся она в дело и не откажись от этих денег.
Теперь миссис Ричардсон предложила Амосу другое: пусть он продолжает работать в кожевенной мастерской, и постепенно она станет его собственностью.
Амос был страшно доволен, но гордость не позволяла ему принимать незаработанные дары. Он согласился пользоваться инструментами и чанами до тех пор, пока не построит своего дома и не обзаведется собственной мастерской.
Еще четыре года ушло у Амоса на обзаведение домом и хозяйством. К этому времени он стал всеми признанным свободным жителем Вуберна. Днем он работал, оставляя кожевенную мастерскую лишь на пару часов, чтобы потрудиться над постройкой своего дома. Шел уже четвертый год его свободы, и каждый вечер, за исключением воскресений, он приходил в дом Джонатана Твомбли навестить Лили.
Лили сорок лет была рабыней, одни хозяева обращались с ней хорошо, другие — плохо. Амос встретился с ней много лет назад на собрании африканских невольников. Он полюбил ее с первого взгляда, но ждал, пока сможет выкупить ее на свободу и жениться на ней. Конечно, она могла выйти за него замуж и рабыней, ее хозяин бы разрешил, но Амосу не хотелось, чтобы его жена оставалась в рабстве.
— Мы подождем немножко, — утешал он ее. — Мы, чернокожие, привыкли терпеливо ждать.
Лили любила Амоса, доверяла ему во всем и согласилась ждать.
Много событий произошло с тех пор. Когда в 1773 году ящики с чаем полетели в воду Бостонской гавани, одни пришли в восторг, а другие — в ужас. Жители колоний больше не желали платить налоги без права посылать представителей в английский Парламент[23]. Другое событие такого же отголоска не вызвало. Группа бостонских негров подала прошение в городской магистрат, жалуясь на разлучение семей из-за продажи рабов. Даже презренные невольники поднимали теперь голос. Ветер свободы, несущийся по миру, касался всех и каждого. Везде, где было угнетение, возникал протест. Никто не знал, когда придет конец неволи, но борьба шла за право на свободу каждого человека.
23
«Бостонское чаепитие» (16 декабря 1773 года). Переодетые индейцами жители Бостона совершили налет на три судна британской Ост-Индской компании и выбросили за борт 342 ящика чая в знак протеста против беспошлинного ввоза английского чая в Северную Америку. Правительство Великобритании постановило закрыть бостонский порт до полного возмещения ущерба и направило в Новую Англию военные корабли. «Бостонское чаепитие» послужило началом борьбы за независимость североамериканских колоний.