Еще перед высадкой Бонапарте обратился с воззванием к солдатам, в котором были и такие слова:
"Солдаты! Вы начинаете кампанию, которая будет иметь колоссальное влияние на мировые цивилизации5. (...) Беи мамелюков, которые тиранят несчастный народ Египта, падут спустя несколько дней после нашего прибытия. (...) Здесь вы встретите народ с совершенно иной религией и обычаями. Относитесь к ним с уважением, обращайтесь к ним дружелюбно. Не допускайте насилия и грабежей; они обогатят небольшое число людей, зато покроют нас позором и навлекут ненависть народа, который мы должны сделать своим союзником..."
В захваченной же Александрии Наполеон обратился к египетскому народу. Среди всего прочего в этом воззвании можно было прочитать следующее:
"Издавна уже эта кучка рабов, купленных на Кавказе и в Грузии, угнетает прекраснейшую страну мира, но пришло время покарать их. Народ Египта! Тебе будут говорить, что я пришел, чтобы уничтожить твою религию - не верь этому. Я пришел, чтобы вернуть тебе твои утраченные права и наказать твоих обидчиков и завоевателей. (...) Хедивы, шейхи и имамы! Передайте людям, что мы являемся истинными друзьями мусульман, а Коран и Пророка почитаем более, чем мамелюки. Разве не были мы в течение многих веков приятелями великого султана (да исполнит Аллах все его желания), против которого мамелюки подбивают вас бунтовать? Передайте им, что все люди равны пред Аллахом, и только наука и талант делают людей разными. Какой же это наукой, какими способностями и добродетелями отличаются мамелюки? (...) Всякий клочок урожайной земли, всякий замечательный конь, любая красивая рабыня - все это принадлежит мамелюкам. Если они взяли эту землю в аренду, тогда пусть покажут договор, заключенный с Аллахом! Воистину, Аллах, всемогущий и милосердный к беднякам, приказал покончить с их правлением. (...) Трижды счастливы те, кто присоединится к нам. Они будут жить в радости и достатке. Но беда тем, кто станет помогать мамелюкам - эти погибнут все!..."
Наполненная восточными стилистическими красотами и заканчивающаяся словами: "Проклятие мамелюкам! Счастье египетскому народу!" эта прокламация была шедевром агитационного искусства. Наполеон поглаживал в ней арабских вождей и пытался нейтрализовать Турцию, давая понять, что вовсе и не мечтает о захвате Египта, и, наконец, обещал народу лучшую судьбу. Вот это последнее демагогией не было - в течение всей кампании предводитель французов старался держать слово, и обидеть феллаха в радиусе действия власти Наполеона было то же самое, что покончить с собой. Однажды, в присутствии дивана наиболее значительных шейхов, Наполеон узнал, что арабы из племени Оснадис убили феллаха, который защищал свое имущество от грабежа. Он тут же выслал крупный отряд кавалерии, чтобы наказать виновных. Шейх Эль-Мохди, видя взбешенность генерала, удивленно спросил:
- Неужто этот крестьянин был твоим родственником, господин, что ты так обеспокоен его смертью?
- Да! Все мои подданные - это дети мои! - ответил на это Бонапарте.
- Сахиб, - склоняя голову, прошептал шейх. - Ты говоришь словно Пророк!
6
Из Александрии армия "Восток" направилась к Каиру через пустыню Даманхур. Мурад, когда ему донесли об этом, воскликнул:
- О Аллах! Эти французы сошли с ума! Идти через пустыню в средине лета!
Было 45 градусов Цельсия в тени. Солдаты, проклиная миражи, безжалостное солнце и туманы пыли, тащились по глубоким пескам словно привидения, с пересохшим горлом, теряя зрение и падая бездыханными. "Даже самые храбрые сомневались в том, что останутся живыми", - вспоминал впоследствии майор Шумляньский. За бутылку грязной воды, настолько протухшей, что ее не желали пить даже лошади, платили по 12 франков. С флангов кружили бедуины, убивая всякого, кто удалялся на несколько шагов от колонны. Ни у кого не было сил гнаться за нападающими. Один лишь одноногий, шагающий на протезе генерал Кафарелли не терял настроения и старался подбадривать солдат. Те ворчали:
- Ему-то хорошо, одна нога у него уже во Франции!
Мурад-бей ожидал французов, радуясь сообщению, что их армия состоит, в основном, из пехоты.
- Чтобы их разбить хватит одних моих слуг, - заявил он. - Это всего лишь тыквы, которые необходимо порубить!
Его мамелюки и сами с удовольствием повторяли эти слова, готовясь к победе в расцвеченном Каире. Разодетые в богатые, псевдо-средневековые одежды, снабженные английскими ружьями и наилучшими саблями, с высоты своих скакунов они с пренебрежением ожидали встречи с неприятельской пехотой. Правда, уже первые атаки в пустыне Даманхур были французами отбиты с легкостью, только Мурад не сделал из этих уроков надлежащих выводов. Зато это совершил Ибрагим. Взбешенный тем, что война прервала ему "dolce far niente", а более того, чуя своим носом, что может произойти, он обвини Мурада в том, что тот своими неосторожными действиями стал причиной нашествия, и начал потихоньку отступать от игры. Мурад, разозлившись на него, воскликнул:
- Тогда я и сам спасу Египет!
И 13 июля он ударил на французов под деревней Шебрейсс (Хобракитт).
Бонапарте сформировал пять своих дивизий в пять наполеоновских каре, с артиллерией по углам и обозами внутри6. Волны мамелюкской конницы разбивались на непоколебимой стене французских штыков и отходили, оставляя десятки убитых прицельным огнем. Уверенные в победе беи не были в состоянии ничего понять. Вот уже пять веков никакая пехота не могла противостоять их атаке; они сломили бронированных крестоносцев святого Людовика и множество других легионов с востока и запада. Потому-то, что творилось сейчас, укрепляло их в мысли, что "султан-эль-кебир"7 - это волшебник, который связывает своих солдат веревкой, после чего перетаскивает в какую захочет сторону. После двух часов сражения они отступили с поля боя, потеряв несколько сотен убитых. Для французов стычка под Шебрейсс была проба боем перед решающим сражением, для мамелюков - урок уважительного отношения к французской пехоте.
7
После возвращения в Каир обезумевший от ярости и стыда Мурад-бей в первый же момент возжелал отрубить головы всем находившимся в городе французским купцам. Росетти отговорил его делать это, аргументируя:
- Зачем все эти казни? Они ведь не отгонят отсюда французов; если ты убьешь, а потом проиграешь, то заплатишь за это своей жизнью. Если же победишь, тогда сможешь без какого-либо риска казнить кого угодно.
В результате всех французов посадили в крепость, которую окружила возбужденная толпа. Всех их спасла, пряча в собственном дворце, уважаемая всеми жена Ибрагима, Зетти Зулейка из рода самого Магомета. Ибрагим, для которого возможная смерть Мурада была бы весьма кстати, сам лично не собирался оборонять Каир. Он ограничился лишь тем, что раздувал фанатизм собравшихся:
- Неверные, что пришли с вами драться, - провозглашал он, - выглядят просто ужасно и отвратительно. У них когти футовой длины, огромный рот и дикие глаза; все они одержимые иблисом убийцы, а сражаются они связанные все вместе!
Когда французы встали в Гизе, Ибрагим пригласил каирский диван, чтобы советники увидели сражение словно спектакль, и приготовил невольников с мотыгами и лопатами - они должны были закапывать убитых после победы мамелюков неприятелей. Несмотря на Шебрейсс, мамелюки даже не допускали возможности поражения.
Тем временем французы купались в той самой реке, к которой стремились в пустыне, и о которой пели в моменты сомнений:
Вода Нила совсем не похожа на шампанское,
Так какого же черта тащиться по стране, где нет кабаков?
Затем по левому берегу они направились в сторону Каира. Те из солдат, кто знал сказки "Тысячи и одной ночи", подпитывали запал товарищей, рассказывая им про сокровища, которые они найдут в городе. 20 июля они увидели верхушки пирамид, а слева от них - минареты Каира. На дороге их поджидала армия Мурада.
Еще в тот же самый день произошло событие, которое французские солдаты сочли добрым предзнаменованием. Когда авангард генерала Десекса столкнулся с неприятелем, и когда громадного роста мамелюк вызвал французов на поединок, командующий передним отрядом лейтенант спросил:
- Кто желает добыть прекрасного коня?