- Все это было сверх его сил. Ней - это храбрейший их солдат, только на этом его достоинства и заканчиваются.
7
21 августа военный министр и бывший товарищ Нея, маршал Говион Сен-Сир, отдал приказ поставить рыжего перед военным судом, после чего начал готовить надлежащее количество судей, стараясь привлечь к этому других коллег, маршалов Великой Армии. Опытный комбинатор, Ожеро, пытался отвертеться - безрезультатно. Старый враль, разбойник и вор казенных денег, маршал Массена, пытался доказать, что недоразумения, имевшие место в 1811 году в Португалии между ним и Неем не дают возможности быть ему бесстрастным. Только остальные члены судейской коллегии при голосовании отбросили этот отказ как несущественный, аргументируя при этом, что человек со столь благородным и чистым характером как князь Эсслингский попросту не может быть односторонним. И в этот момент трагедия начала принимать формы трагикомедии.
В результате, не позволил себя запрячь в эту грязную телегу один только Монсей, который трижды отказался от предложенной ему "чести" и написал королю: "Выходит, я должен быть одним из судей Нея?... Но позвольте мне спросить, Ваше Королевское Величество, где были его обвинители, когда Ней в течение двадцати лет истекал кровью на полях сражений? Сам я уже одной ногой стою в могиле и не желаю потерять чести!" За это письмо6 маршал Монсей был исключен из Палаты Пэров и провел три месяца в крепости.
Семья Нея ангажировала для защиты 60-летнего "умеренного роялиста", Николя Беррьера, его сына, Антуана Беррьера и восходящую звезду французской палестры, 32-летнего Андре Дюпена. Не успели они перелистать тома дела, как Ней ошеломил всех одним из характерных для себя решений - а конкретно же, он заявил, что его должна судить Палата Пэров, на что он, в качестве пэра, имеет право. Адвокаты пытались его переубедить, что лишь суд, составленный из его бывших товарищей по оружию дает ему хотя бы тень шанса сохранить голову; Даву рыл землю, чтобы Нея судили военные. И все напрасно. Королями в стране упрямцев всегда становятся ослы. И это упрямство будет стоить рыжеволосому жизни.
8
Суд, председателем которого был маршал Журден, провел свое первое заседание 9 ноября 1815 года в окруженном кордонами жандармов судебном комплексе. Места для публики были заполнены международной компанией - до самого конца за процессом следили такие личности как меттерних, лорд Кастлеро, принц Август Прусский и другие.
Уже в самом начале, по требованию клиента Беррьер-старший выступил с апелляцией о замене трибунала, а Дюпен без особой уверенности пробормотал несколько фраз о, якобы, некомпетентности военного суда. Журден со компания только и ожидали подобной оказии сбросить с себя бремя, и после заядлого фехтовального словесного поединка с представителем прокуратуры, Жуанвиллем, на втором заседании (10.11) суд принял постановление о своей некомпетентности. Это было равнозначно тому, чтобы поставить печать на приговоре, который перед тем своим упрямством подписал Ней. Ведь маршалы могли смягчить обвинение, превратить государственную измену в какую-то иную сопливую измену и тем самым перехитрить ультра. Только они вместо того повторили жест Пилата. Свою ошибку они заметили слишком поздно. Мортье впоследствии сказал:
- Мы бросили его, как и во время боя по отношению к врагам.
Ожеро на своем смертном ложе изложил это же более прямолинейно:
- Все мы оказались трусливыми канальями!
На следующий день после решения, которое раскалило весь Париж добела, министр иностранных дел, князь Ришелье, отправился в сопровождении правящего кабинета в Палату Пэров и объявил там про обязанность ее обитателей судить Нея. В гробовой тишине прозвучали слова:
- Вы будете судьями не только во имя Короля, но во имя Франции и всей Европы (...) Надеюсь, что Палата даст всему миру полное удовлетворение.
Другими словами, ценой того, что тебя все оплюют, необходимо было дать купить себя этой Европе Святого Примирения, слюной же должна была стать кровь Нея. И это говорил француз, принц крови!
Непонятно, до какого уровня тогда спустилась честь французской армии и всего общества. В те времена достоинству французов должны были учить иностранцы, доказательством чему может быть сцена, разыгравшаяся во время процесса Нея в павильоне Марсан (крыло дворца Тюильри), в котором королевская гвардия устроила обед для располагавшихся в Париже офицеров российской армии. Французы каким-то образом проявили свое отрицательное отношение к Нею, на что с места сорвался один из русских и под аплодисменты своих коллег сказал:
- Не знаю, принимали ли вы участие в кампании 1812 года, но, судя по вашему поведению - нет. В связи с этим, позвольте не отзываться подобным тоном о великолепнейшем французском солдате той войны, героизму которого тысячи французов должны быть благодарны собственной жизнью!7
В свою очередь, трое проникшихся духом либерализма англичан (!) предприняли определенные действия для спасения жизни маршала. Это были: ярый бонапартист Майкл Брюс, капитан Айен Хилай-Хатчинсон и опасный рубака, генерал Роберт Вилсон8. На дело их толкнула ненависть к ярму, в которое союзники: Бурбоны - Англия - Священное Перемирие начали загонять европейские народы. Они говорили:
- Мы не оставили французам возможности выбрать себе повелителя (Брюс).
- Это ужасно, что солдата покроя Нея отдали в лапы таких сволочей как Бурбоны! (Хатчинсон).
- К Нею я испытываю уважение и даже любовь (Вилсон, который сражался против Нея в Испании).
Англичане, которым помогали Дюпен и лорд Холланд, развернули кампанию в пользу аннулирования позорной интерпретации статьи 12 подписанного Даву договора о капитуляции. Эта их баталия закончилась фиаско, и тогда старый авантюрист Вилсон начал организацию побега заключенного. Пару раз парижские газеты тревожили общественное мнение сообщениями о таинственных личностях, шастающих в Консьержери. Эта попытка, несмотря на все усилия полиции, результат принесла, хотя и половинчатый; переодевшись в платье жены сбежал осужденный на смерть бывший начальник почт Наполеона, Лавалетт. Три англичанина в апреле 1816 года были за это приговорены к трем месяцам заключения. Ней, к сожалению, остался в камере.
9
Утром 21 ноября в переполненной публикой галерее Рубенса Люксембургского дворца состоялось первое заседание нового трибунала. Из 214 пэров целых 53 (в том числе Талейран и Ожеро) увильнуло от "чести" участия в нем по административно-юридическим поводам или же по причине болезни.
После того, как Нея ввели в зал, судебный секретарь, Куши, прочитал обвинительный акт, отредактированный королевским прокурором, Белларом. Отец и сын Беррьеры и Дюпен пытались затянуть процесс, отрицая саму его конституционно-юридическую основу , а также критикуя незаконное проведение судебной процедуры. 146 из 161 пэров отбросило аргументы защиты, и 23 ноября темп процесса ускорился.
4 декабря Нея перевели из Консьержери в Люксембургский дворец, где поместили в комнатенке чуть ли не на чердаке, которую охраняли четыре солдата. В ходе возобновленных разбирательств Беллар в своих речах усиленно демонизировал Нея, зато троица защитников делала все возможное и невозможное, чтобы доказать, что, согласно статье 12 договора о капитуляции, арест и суд над маршалом являются беззаконием. Все трое честно, храбро и в меру собственного таланта выполняли повинность, прекрасно зная, что в этом зале нельзя доказать ничего того, что бы противоречило заранее выданному приговору. Практически каждое воззвание и любая атака Беррьеров и Дюпена прерывались такими словами председателя трибунала, Дамбрея: "Прошу ограничиться фактами!"; и формула эта уже много веков является наиболее действенным способом парализовать любые усилия защиты.
Здесь сразу же необходимо осознать, что осуждение даже самых подлых судей в процессах, связанных с государственной изменой, расходится с целью и является логически необоснованным. Процесс Нея был пародией на честный процесс9, а судьи были негодяями, тем не менее, судебная процедура и характер его главных участников не имеют ни малейшего значения для конечного эффекта в процессах, где идет речь о государственной измене. В самом понятии "государственная измена" вина или невиновность являются совершенно безразличными. Человек, который занимает здесь позицию обвиняемого, осужден уже заранее, еще перед самим процессом, причем, он осужден на наказание более суровое, чем обычно, поскольку государственная измена - это такое преступление, которое власти не прощают. Иначе говоря, такой процесс является запрограммированной машиной, которая - если уж ее завели с помощью формулы: встать, суд идет! - действует без малейших сбоев вплоть до того момента, когда достигнет нужного себе результата. Осуждение является не только продуктом такой машины, но и материалом, с помощью которого машину программируют - оно находится в конце и в начале такого процесса. Даже самая мастерская защита не в состоянии подсыпать песку в зубчатые колеса такого процесса, она может лишь продлить работу этой машины. Последующие аргументы и свидетели защиты - это последующие движения рук потерпевшего кораблекрушение и пытающегося переплыть океан; каждое всякой движение продляет жизнь, и в то же самое время оно так же бесплодно, как и все предыдущие. Какое-то из них всегда будет последним.