— То сжигают, это выбрасывают, а людей, стало быть, убивают?
— Хм, — вопрос ничуть не смутил попутчика. — Смерть плоти не страшна — ведь душа-то остается. Страшно, когда умирает душа, а остаётся лишь плоть. Так то вот.
«Ну уж у меня-то она, эта самая душа, есть, — думал про себя Деснин. — Есть! Никодим мне её вернул. О, что это за человек, способный возвратить душу, и что это такое — обрести ее вновь, покой обрести и коснуться благодати. И все это он, Никодим, сделал, он — залог всего…»
Велика потребность русского человека обрести святыню или святого, который не подведет, не изменит, перед которым можно просто пасть на колени, поклониться ему. И легче жить станет, потому что если кругом зло и несправедливость, если неправда кругом, то все равно — вот он — есть на земле святой и праведный, у него правда, в нем; значит, не умирает она, а, стало быть, когда-нибудь воцарится и по всей земле. Непременно — чтоб по всей земле. Мало русскому человеку правды лишь для себя.
Именно это хотел сказать Деснин этому странному пессимисту, а затем пригласить его с собой к Никодиму, чтоб увеличилось число, чтобы больше правды стало на земле. Но как-то так получилось, что он вдруг стал рассказывать не о Никодиме, а о себе самом. Сказался синдром случайного попутчика, которому, особенно после пары стопок, случается рассказывают о себе больше, чем даже самым близким людям. Однако Деснин почему-то повел рассказ не от первого лица, будто не о себе, а о другом, о неком кореше, имя которому он все же оставил свое — Николай.
Глава III
Склонен к агрессии
Отца Николай не знал совсем, а мать умерла, когда не было ему еще и пяти лет. Впрочем, тогда ребенку об этом не сказали. Малочисленные родственники сироту не пригрели (были на то свои причины), так и оказался маленький Коля в детдоме. До сих пор помнил Николай, как спустя полгода его пребывания в этом учреждении появилась новая воспитательница, которая первым делом раздела ребятишек догола для осмотра и обнаружила у него на груди серебряный крестик. Была она, очевидно, убежденной атеисткой, так как тут же сорвала «предмет культа» с шеи ребенка и выбросила в ведро, заявив, что никакого Бога нет. Мальчик, в общем-то, и не понял ничего про Бога. Крестик этот ассоциировался у него исключительно с образом матери — надела она его сыну (хоть и не был тот крещеный) незадолго до смерти. И это было единственное, что осталось от нее, символом светлых воспоминаний о нормальном детстве. Мальчик ревел и просил воспитательницу вернуть подарок, иначе он пожалуется маме, но та заявила, что нет у него никакой мамы и что «сдохла она как собака». Вся эта история была первым ударом, покорежившим юную совсем душу.
Многое закладывается в детстве. Озлобленность, зависть, презрение окружающих, отсутствие любви — все западает глубоко в душу, вызывает желание отомстить всем и вся. Так и рос Коля худо-бедно сиротою, молчаливый и неулыбчивый. Рос, стоит заметить, пацаном хулиганистым, был драчлив и вспыльчив, отчего все наперебой пророчили ему, что из детдома попадет он прямиком в другой казенный дом. Однако ж хулиганил Коля не как все, а как-то по-особому, словно скрывал за своими выходками что-то. Наказания принимал с достоинством и даже с некоторым вызовом, чем неоднократно пугал воспитательниц, которые под конец и вовсе отказались от рукоприкладства, говоря, что бить такого грешно. И действительно, только понял это Николай гораздо позже, всеми своими хулиганскими выходками пытался он заполнить ту душевную пустоту, что была внутри, привлечь к себе внимание, сделаться нужным, хотя бы лишь и для наказания.
Время шло, Николай рос, а вместе с ним росла и душевная пустота внутри. И чтобы заполнить ее, приходилось идти на все более отчаянные поступки. Так, едва выйдя из детдома, Николай чуть не угодил, как и пророчили ему, за решетку. Благо государство проявило снисхождение к сироте и отправило его не в тюрьму, а в армию, где признали, что парень, в общем-то, толковый, усердный, реакция отличная, физика на уровне. Короче, хороший солдат. Криминальный проступок его списали на трудное детство и постарались забыть. Так оказался Николай… Впрочем, где служил и чем занимался в армии, на эту тему он никогда не распространялся. Обмолвился лишь раз, что в спецназ не попал — тесты завалил, дескать, склонен к чрезмерной агрессии. В общем, не вышло из него сверхсрочника — дембельнули. Может быть зря — на гражданке он так и не освоился. В первые же полгода пребывания на воле получил Николай условку. «За правду» — как считал он сам: пытался защитить соседа, деда Федора, инвалида войны, от издевательств со стороны какого-то молокососа. Да перестарался — молокосос оказался в больнице с тяжкими телесными.