А. К. Баантье
«Амстердамский крушитель»
1
— Старик уже был дохлым, когда я его нашел… твердый, как соленая… как покойник. Я до него дотронулся, и он свалился. Такая жуть… как в дурном кошмаре. Я просто поверить не мог, что он откинулся.
Лицо молодого человека дергалось, он хаотично двигал руками, как будто пытался поймать что-то, до чего не мог дотянуться.
— Такая жуть, — повторил он. — Я всегда боялся, что когда-нибудь кто-нибудь возьмет и прямо при мне откинется.
Инспектор Декок из городской полиции Амстердама (убойный отдел) с усмешкой взглянул на Игоря Стаблинского и покачал головой.
— Не верится мне что-то, что ты испугался, — сказал он.
Молодой человек заколебался. Облизал сухие губы и нахмурил брови.
— Вы не понимаете, как это может травмировать человека? — неуверенно спросил он. В выражении лица и голосе наметилось нечто мученическое.
Декок спокойно посмотрел на него. Внезапно лицо старого сыщика стало бесстрастным.
— Вряд ли тебя можно назвать травмированным, Игорь, — произнес он насмешливо. — Нет, ты у нас парень крутой. Ты заранее планировал, как разобьешь голову Самуэлю Лайону; ты подобрал подходящее орудие, твой ломик. Тебя ничего не волновало, ты не колебался ни минуты. Чего волноваться — старик дремлет в кресле. Сидит спиной к тебе, Игорь. Даже если бы он не спал, он бы тебя не заметил. Он был слишком глух, чтобы услышать твои шаги.
Игорь Стаблинский вскочил со стула.
— Я его не убивал! — завизжал он. Он наклонился в Декоку — глаза выпучены, жилы на шее натянуты. — Вы меня слышите? Я его не убивал! Старик был уже мертв, когда я пришел.
Декок спокойно смотрел на него и слегка улыбался. По предыдущим допросам он знал, насколько упрямым может быть Игорь Стаблинский. Какими убедительными ни были бы улики, Игорь упорно настаивал на своей невиновности. Хотя его страстная ложь никого не убеждала, она укрепляла его решимость.
Декок вздохнул.
— Сколько раз ты еще собираешься повторять эту свою выдумку? — устало спросил он. — Десять раз? Двадцать? Это утомительно, а я очень устал. Слушай, скажи хоть раз правду, ради разнообразия.
Стаблинский крепко сжал губы, чтобы не сказать ни одного лишнего слова.
— Я говорю правду, — наконец прошипел он.
После небольшой паузы он продолжил уже более спокойно, почти нормальным своим голосом:
— Абсолютную, чистую правду. Я обнаружил старика твердым, как соленая треска… как я уже сказал.
Он снова откинулся на спинку стула.
— Что бы вы хотели от меня услышать? — нагло спросил он. — Ложь? Вы на самом деле хотите, чтобы я сказал, что вышиб старику мозги? Почему? Зачем мне на себя наговаривать? Для пущей славы инспектора Декока?
Старый инспектор вздохнул и позволил себе расслабиться.
— Моя слава, как ты выразился, не имеет к этому никакого отношения. Оглянись — напоминает ли тебе обстановка чаепитие у знаменитостей?
Стаблинский наклонился ниже к столу инспектора.
— Тогда зачем вам это? — спросил он.
Декок не сводил глаз со своего оппонента.
— Я не только защищаю общественность, я еще и вершу правосудие.
Молодой человек окинул инспектора насмешливым взглядом:
— Правосудие… для кого?
Декок не ответил. Он потер лицо ладонью, одновременно глядя на Стаблинского сквозь раздвинутые пальцы. Он знал, что этому парню тридцать пять лет, но выглядел тот значительно моложе. Игорь был почти красив: четко очерченный нос немного крючком был правильно расположен на его узком, бледном лице со слегка выдающимися скулами. Но бледно-голубые, настороженные глаза были, возможно, чересчур близко посажены. Слегка впалые и прикрытые тяжелыми веками, они придавали лицу странное выражение. Он напоминал стервятника, который внимательно наблюдает за последними трепыханиями своей жертвы.
Декок снова вздохнул, открыл один из ящиков стола и вытащил оттуда ломик, выкрашенный голубой краской. Он лежал в прозрачном узком полиэтиленовом пакете. Открытая часть пакета была завязана куском бечевки. На узле бечевки — кусочек свинца, на котором специальными щипцами был вытеснен значок полиции Амстердама. Это был общепринятый способ — таким образом материальные улики защищались от случайных отпечатков пальцев, а также попадания чужеродных материалов на объект.
Он положил лом в пакете на стол перед собой, карандашом указал на несколько седых волосков и пятна крови на поверхности лома.
— Послушай, Игорь, — терпеливо сказал он, — одной этой крови достаточно, чтобы доказать, что старину Сэма убили этим ломом. — Он наклонил голову и искоса взглянул на подозреваемого. — Это ведь твой лом, верно, Игорь? — добавил он.
Молодой человек на мгновение прикрыл глаза. Затем медленно открыл их.
— Он не мой, — проворчал он. — Никогда в жизни не видел этого лома. Сколько раз я должен повторять?
Декок снова вздохнул, как будто ему все уже надоело. Он порылся в стопке бумаг на углу стола.
— У меня тут запись допроса миссис Броойман, экономки Самуэля Лайона, — сказал он спокойно. — По ее словам, она находилась в соседней комнате, лежала в постели, когда услышала шум падения. Она испугалась, сразу же встала и накинула халат. Открыв дверь в гостиную, она увидела, как ты склонился над телом Самуэля Лайона. Ты поднял голову, немного помедлил, а затем выскочил в открытое окно.
Стаблинский пожал плечами.
— Тут все правильно, — сказал он. — Незачем повторяться. Я знаю об этом заявлении. Я даже признался, что был там.
Но Декок продолжил, не обращая внимания на его слова.
— Учитывая наш предыдущий опыт общения с тобой и твоим хитроумным адвокатом, мы добились абсолютно точной твоей идентификации. Свидетельница нашла тебя среди четырех групп абсолютно разных людей, причем все такой же комплекции и такого же типа. Среди четырех групп!
Декок поднял довольный взгляд от отчета и посмотрел на подозреваемого:
— Миссис Броойман была совершенно твердо уверена. Она поклялась, что не могла ошибиться, что узнала бы тебя из тысячи.
Стаблинский заерзал на стуле, но Декок не обратил на него внимания.
— И это меня совсем не удивляет, — сказал он. — Раз увидев твою рожу стервятника, вряд ли когда-нибудь ее забудешь.
Внезапно в глазах Стаблинского вспыхнула злоба.
— Это оскорбление, Декок, — огрызнулся он. — Я не обязан такое слушать! Незачем переходить на личности. Какое отношение имеет мое лицо ко всему этому делу? Я же не говорю вам, что ваша физиономия напоминает рожу старого побитого боксера… какого-то невыспавшегося гуляку, который постоянно под градусом.
Инспектор от души рассмеялся.
— Ты прав, Игорь, — сказал он. — Извини меня. Не стоило переходить на личности. «Рожа стервятника» — грубое выражение. Не стоило так говорить. Но ты сам виноват, так уперся в своем вранье, что и святого выведешь из терпения. А я никогда не претендовал на святость. Ты можешь продолжать утверждать, что белое — это черное и наоборот, но повторенная ложь не станет правдой. Я просто хочу с тобой поговорить, Игорь, но твое поведение мешает нормальному разговору.
Стаблинский ухмыльнулся:
— Вы сами виноваты. Это ведь вы меня выпустили, инспектор.
Декок медленно кивнул.
— Не было доказательств, — признался он с сожалением в голосе. — Тогда не в твоих интересах было признаваться. По сути, это было бы бессмысленно. Признание себя виновным привело бы к тому, что ты провел бы лучшие свои годы в тюрьме. В то время у тебя еще не было репутации убийцы. На тебя ничего не было, кроме мелких нарушений. — Декок печально улыбнулся. — Тогда мы всего лишь знали, что настоящим игроком ты не был. Ты совершил несколько мелких грабежей, причем предпочитал дома пожилых людей. У нас не было доказательств, чтобы доказать в суде твою причастность к убийству…
Декок замолчал и глубоко вздохнул.
— Но на этот раз… — сказал он, — на этот раз все обстоит иначе. Теперь у меня есть четкие и ясные доказательства, так что ни один судья в Голландии, каким бы податливым он ни был, не сумеет снять тебя с крючка. Вот почему бесполезно все отрицать. Более того — глупо.