Выбрать главу

Услышав это, Алексей уже хотел возразить, но Хранитель махнул рукой, как будто отметая все возможные аргументы:

— Что ж, попробуй, а мы пока потолкуем с юношей…

Сделав два стремительных шага к Энди, демон схватил ее за руку, рывком поднял с полотенца и исчез в огненной вспышке.

— Нет! — дернулся Алексей, но Хранитель с таким удивлением поглядел на него, что он запнулся и замолчал.

Какое-то время они стояли и молча смотрели на каменистый прибрежный песок и белую пену волн. Алексей косил глазом, исподтишка разглядывая Верховного Хранителя, которого он представлял как-то иначе: воплощение величайшей земной силы и мощи никак не проявлялось в этом человеке. Седые волосы касались плеч. Серые глаза разочарованно смотрели на линию горизонта…

— Так зачем ты искал меня? — нарушил молчание Игнатиус.

— Чтобы учиться у вас… стать вашим учеником…

— Преемником? — просто уточнил Хранитель.

И Алексей снова замолчал, сбитый с толку его спокойной прозорливостью.

— Что ж… у тебя будет шанс…

Ярко светило солнце, вдоль известняковых скал шла яхта, но на душе у Алексея было почему-то тоскливо и противно, как будто он обманул хорошего человека.

* * *

Дионий выпустил руку Энди, и она, не удержав равновесия, уселась на песок. Они переместились с вершины скал к подножию. Воды пролива была совсем рядом, и остро пахло солью и йодом.

— Ух… — только и смогла сказать Энди. — Кажется, я начинаю привыкать к внезапным перемещениям. Ты, значит, тоже волшебник?

— Ты как будто не очень-то веришь, — Дионий примостился рядом.

Энди пожала плечами:

— Я уже не знаю. По телевизору разное показывают, книги пишут. Вот опять же Библию почитаешь — сплошное волшебство, — девушка помолчала. — Хотя мама брату говорит, что волшебников не бывает.

— Библия… — Дионий как будто задумался. — А душа бывает? — и он покосился на Энди, ожидая ответа.

— Наверное… мы же думаем, чувствуем, любим… знаем, что такое хорошо и что такое плохо. Совесть у нас есть… — говоря, Энди бездумно водила ладонью по песку. — А тебе костюм не жалко? Будет в песке.

— Ерунда… Вот ты говоришь: совесть там, любовь, мысли… но ведь это все напрямую с душой не связано. Мыслит человек мозгом, знает, что такое хорошо, а что такое плохо потому, что его мама с папой научили, любит потому, что это в его природе. Где тут душа?

Энди снова пожала плечами.

— Есть вещи, в которые надо верить, — продолжал Дионий, — их нельзя так просто увидеть. Хотя… я покажу. Кстати, — Дионий внимательно вгляделся в сине-зеленые, такие же, как воды Ла-Манша, глаза девочки — уж слишком спокойно она ко всему относилась, — ты пила что-нибудь из рук Игнатиуса?

Энди рассеянно поглядела на него:

— Нет… — потом она вспомнила, что Игнатиус угостил ее коктейлем, и ей стало неловко. — Наверное, надо было заплатить, да?

— Глупости, — решительно сказал Дионий, — здесь это не принято. Ванильный, да?

— Как ты угадал?!

— Я же почти волшебник…

Тут Дионий снова крепко ухватил Энди за руку, мир вокруг нее полыхнул, она почувствовала, что куда-то падает, кружась. Вихри бушевали вокруг нее, нарастал тяжелый гул. И вдруг все пропало.

Они оказались сидящими на застеленной кровати в прохладной мансарде. Окна были распахнуты, и в них лезла густая крона любопытного каштана.

Дионий приложил палец к губам, призывая Энди молчать, и прошептал:

— Мы невидимы, сейчас будет громко…

И он кивнул в сторону дверного проема, в которым был виден кусочек кухни: синяя облупившаяся стена, старая газовая колонка, часть деревянного комода.

С лопающимся звоном что-то грохнуло, и по кухне заплясали фарфоровые осколки. Раз! И еще раз! Энди едва успевала ухватить взглядом белый проблеск летящего блюдца или чашки, а потом — крак! — и белые осколки, большие и мелкие с розовыми цветами и синими краями, начинали скакать по полу. Между бросками слышалось какое-то не то бульканье, не то всхлипыванье, и снова сверкала тарелка, летящая из одного конца кухни в другой.

— Что происходит? — испуганно прошептала Энди.

— Хм… — протянул Дионий, — семейной сценой это назвать нельзя. Для театрального действия нужен зритель, а мы на роль зрителей не годимся. Но Моргэйн бьет посуду, потому что она сердита на мужа. Она не понимает, чего он хочет, и боится, что он уйдет к другой женщине… Посуда, кстати, заканчивается.