- Конечно, – невесело усмехнулся тамплиер,. – сдается мне, они и без служанки друга друга бы уничтожили, это была просто последняя капля. Айлуфа спятила, но, пока она была красива, барон держал ее при себе. Она грела ему постель и докладывала обо всем, что происходило в замке.
- Она, говорят, все плакала вначале, а уж потом привыкла и даже помогала барону кое-где. Не из брезгливых была, – стражник содрогнулся от отвращения. – Господин, а я слыхал, что у барона сестрица вроде была, моложе его ?
Лицо храмовника потемнело даже в этом скудном освещении.
- Мало ли что ты слыхал… была у него сестра. Умерла…. Давно,. – Сен Клер явственно скрипнул зубами.
- Ладно, Андрэ, – проявил неожиданный такт сэр Осберт, – хватит болтать.
Они наелись и сложили найденное на большое покрывало с изрубленной кровати покойного – теперь уж точно – де Макона.
Комнату обшарили буквально дюйм за дюймом, но не нашли ничего, похожего на амулет.
Осберт выдохся первым:
- Коль уж мы не нашли то, что искали, думаю, завтра нам нужно вернуться. Распределим дежурства?
Сен Клер стоял у окна и не сразу обратил внимание на вопрос Осберта.
- Ну-ка, господа, не изволите ли вы взглянуть на то, что там происходит?
Башня, в которой находились главные покои де Макона, была расположена так ,чтоб удачно обозревать внутризамковый двор. Тамплиер подозвал к себе собеседников и указал им на дальнюю часть двора.
- Погасите факел! – резко скомандовал он, и шут тотчас же выполнил его приказ.
- Что там? – тихо спросил сэр Осберт.
Да вот пока не пойму, но мнится мне, что наши упыристые друзья куда-то идут. Неужели ими кто-то все ещё управляет? Или у них все же есть своя воля, а не просто тупая и сокрушительная сила?
Стражник страшно и витиевато выругался, помянув стену, замок, мертвецов, бесов и селян в противоестественных отношениях.
Тамплиер чувствовал себя как-то странно, его слегка знобило, но он старался не придавать этому большого значения.
Осберт же пребывал в глубокой задумчивости, но причинами ее он явно не собирался делиться с невольными соратниками.
- Первая стража – Хамон и ты, ле Дюк. Не возражаете, сударь?
- Нет, конечно. К середине ночи разбудим вас,. – рыцарь встал и подозвал к себе Хамона.
Тот внимательно слушал беседу, наигрывая какую-то тихую мелодию. Услышав свое имя, он подошёл к дверям, за которыми пока все стихло, и вопросительно посмотрел на Сен Клера.
- Да, я понимаю тебя. Вооружимся получше и переждем ночь.
- Свое непревзойденное оружие
Для подвига готовь и береги!(“Не бойся, я с тобой”)
- Вот-вот, каким бы оно не было,. – тамплиер обнадеживающие потрепал шута по плечу. Осберт ревниво покосился на это.
Ночь прошла относительно спокойно, если не считать того, что несколько раз за дверью что-то ревело и рычало, иногда что-то большое билось в запертые створки, шумно дышало и возилось. Но дальше этого вроде бы не шло.
====== Часть 12 Лихорадка ======
Я с бедой на плечах
доползу до дороги.
Умереть – ничего,
если выпить немного.
DDT, “Люби всех нас Господи тихо”
На свою стражу храмовник просыпался тяжко. Судя по ощущениям в районе головы, вчера он весь вечер пил, причем что-то очень низкопробное, а состояние глаз вообще заставило вспомнить песчаные бури Палестины, особенно в начале осени. На это намекала и страшная сухость в рту, которую не унять было вином.
Пришедший будить его Осберт лишь внимательно глянул и не сказал ни слова. Андрэ же, казалось, ничего не заметил.
Хамон моментально заснул, завернувшись в плащ. Сэр Осберт ещё долго ворочался и пыхтел, но наконец, сморило и его.
За дверью было тихо, но тамплиеру казалось, что темнота грохочет и рокочет, словно колокол в церкви. Он умыл лицо, пытаясь хоть так прийти в себя.
Факел ровно горел, напоминая об одной из самый странных заповедей ордена Храма – о запрете спать в полной темноте. Сколько Амори не спрашивал, пока ещё был послушником и находился “на искусе”, сколько не пытался выяснить причину этого запрета – так и не дознался. Наставники пожимали плечами и толком ничего не объясняли, хотя к нему относились гораздо лучше, чем к другим – уж очень богатые взносы он внёс в казну ордена.
А он готов был внести всё, что у него было. Он не мог смотреть на то мирское, от чего должен был отречься.
Ему было двадцать четыре года, он был молод, силен и хорош собой, он был богат, из знатной семьи.
И вдовец, nom de Deiu!
Ах, Эвелин, Эвелин, кто бы мог не влюбиться в тебя? Точная копия покойной матери, полная противоположность брату. Смешливая, бойкая, вроде и не красавица, но живая и такая интересная!
Им было, по выражению неисправимого Этьена, “друг друга мало”. Он посватался к ней, ее отец поколебался, но согласился. Кажется, она тоже обрадовалась.
Целый год он был счастлив, целый год предпочитал общение с молодой женой всему другому. Дружеские попойки, турниры, охота и иные мужские развлечения – все отодвинулось, стало неважным, скучным, тягостным.
Их первый ребенок, мальчик, родился мёртвым. “Красивый маленький Амори”, плакала его жена. Он не мог утешить ее, и, что самое страшное, медики, осмотревшие Эвелин после родов, категорически запретили ей иметь других детей.
Ха! Они не знали, с кем связались. Это была кошка, тигрица. Любви, требовало ее истерзанное лоно. Любви и как можно больше!
Она не верила медикам, он боялся и никак не мог решиться.
Ее брат смеялся над ним и советовал ему своих смазливых служанок и любовниц. “Какие груди!” – восклицал Жеро, обрисовывая в воздухе нечто огромное, в чем можно было утонуть. – “Какой у этой бабы зад! Не то, что моя сестра, там же есть за что подержаться!”. Барон советовал ему прогнать жену, но Сен Клер и помыслить не мог о таком. Он отшучивался, но долго так продолжаться не могло. Природа требовала своего, и когда жена в очередной раз вошла к нему ночью, он не сумел оттолкнуть ее, как делал это раньше, ради ее же блага.
Она была счастлива, глупая девчонка. Она думала, что родит ему дитя и все будет хорошо, а бестолковые врачи… что вообще они понимают?
Она шутила и смеялась, подтрунивая над своим животом, который рос день ото дня. Она не знала страха, вот только голова ее все чаще болела, но это ведь пройдет, думал он, глядя, как она сидит за рукоделием, иногда морщась и трогая пальцем висок.
Она становилась все полнее, красивое лицо совсем опухло, и навестивший их барон смеялся над ней, называя его влюбленным слепцом, обожающим луну – “И вправду”, думал Амори, обнимая жену, “моя луноликая”.
А в одну проклятую ночь он уснул рядом с ней, после той любви,что она ещё могла дать ему. Через пару часов проснулся от ее храпа – спросонья не понял, в чем дело, потом ощутил, что кровать мокра – слуги внесли свет и он увидел свою Эвелин, с пеной на губах, она смахивала на бешеную собаку, которой пугала его кормилица в раннем детстве. Ее лицо посинело, воды излились, но ребенок внутри был мертв – тоже мальчик, вот только он был страшен – расплывшееся тельце, темно-багровая кожа.
Их так и похоронили вместе в фамильном склепе.
Он пил и выл неделю, а потом приехал барон и они кутили ещё две недели. Потом Этьен, потом ещё кто-то…
Этьен тогда мерзко пошутил, сказав, что беременным женщинам надлежит писать завещание. Сен Клер едва не убил его, хвала Господу, их растащили...
Через два месяца беспробудного пьянства он плюнул на все, оставил родовое гнездо тётке и ушел в орден Храма, послушником, потом рыцарем. Потом была Палестина, будь она проклята, это чертова жара, мухи, мертвецы, Хаттин.
Он моргнув, почти вскочил. Неужели он задремал?
- Господин, что с вами? – донёсся чей-то голос. – “Дьявол, кто это? Где он? Сейчас ночь, его стража. Проклятье, почему так ломит все тело? Сколько они выпили вчера с бароном? С каким бароном, стой-ка, барон-то мёртв, а как же это?”
- Господин? Сэр Сен Клер!! Сэр Осберт!!! На помощь!