Однако за время, проведенное в замке, послушница немного похудела, и мужская камиза не открывала ничего ненужного. Тамплиер смотрел на нее во все глаза, тщательно скрывая глуповатую улыбку,в которую так и норовили разъехаться губы.
Доминика старательно делала вид, что ничего не замечает.
После обеда как-то получилось так,что продолжилось то обсуждение, которое было начато вчера.
- Я просто хочу понять, – Этьен жестикулировал колбаской, вызывая у песика бурный восторг и обожание,- что нам делать сейчас?
- У нас есть два варианта, – Сен Клер, не спеша, прихлебывал отвар, который ему сделала послушница, временами морщась от горечи. – во- первых, мы можем просто сидеть и ждать, пока твари не перемрут естественным путём, иногда совершая вылазки. Не знаю, сколько времени это может занять, к тому же мы сильно рискуем, думается мне.
- Почему? – спросил де Баже, и остальные уставились на храмовника с интересом.
Потому, что твари сами не исчезнут. Да, они могут пожирать более слабых, и возможно, пока что боятся ворот, но как знать, не попытаются ли они выйти за пределы замка? Кроме того, нам все тяжелее будет находить еду, да и неясно, сколько мы здесь продержится.
- Есть и ещё один момент,. – тяжело произнес Валентайн. – Я боюсь, что этот ваш Осберт мог найти амулет и попытаться им воспользоваться.
- Ну, это как раз не так уж и плохо,. – отмахнулся де Баже, – мы ведь с ним в одной лодке. Он наверняка пожелает, чтоб чудовища исчезли, и мы сможем выйти из замка, разве нет?
- Друг мой, я бы не сомневался ни секунды, доверяя тебе свою жизнь на поле битвы и на турнире, но проницательность – не твоя сильная сторона,. – тамплиер чуть-чуть улыбнулся. – Видишь ли, само наше существование мешает ему. Во-первых, Осберт хочет убраться отсюда, унеся собой амулет, как и тайну его использования. Во-вторых, он, как не крути, бросил нас с Хамоном, а это бесчестье, да и орден мой его за это по головке не погладит. Я не так уж богат и знатен, как думают, но все же храмовники держатся друг за друга. Если поступок ле Дюка всплывёт, он покроет свое имя позором. Да и кроме того, очень интересно, что сделает король Ричард, когда поймет, что его рыцарь не передал амулет тому, кому нужно.
- Королеве-матери ? – спросил Валентайн.
Да, судя по всему. Мне кажется, что и священник с ним в сговоре, что заставляет нас поторопиться.
- Почему вы так думаете, сэр рыцарь ? – возмущённо спросила послушница, которая за отца Варфоломея была готова вступиться со всей горячностью.
- Мне жаль огорчать вас, сударыня, но священник, судя по вашим же словам, добровольно присоединился к Осберту. Да и потом, он страшно много знал про амулет. Барон зачем-то запер его в то убежище, явно рассчитывая на его мудрость, а зачем? Не проще ли было пытками выбить из старика все нужные сведения? – Сен Клер взглянул на расстроеную его словами девушку и более мягко продолжал, – Опять же, для того, чтоб представить себе всю полноту картины, давайте попробуем собрать воедино эту головоломку.
- Осмелюсь доложить, мой господин, – вставил Джослин, – что нам бы не помешало хоть ненадолго выйти с Булкой и поразмять лапы, а иначе здесь в скором времени будет до невозможности грязно.
Песик понуро сидели около двери, всем видом намекая на правильность сказанного оруженосцем.
Мне только интересно, – усмехнулся де Баже, – кому из вас необходимо поразмять лапы? Ладно, попробуйте выйти ненадолго. Возьми с собой Хамона и Валентайна.
- Слушаюсь, господин.
Они остались втроём, впрочем Этьен добровольно взял на себя охрану двери, под предлогом того, что тамплиер пока не слишком здоров, а послушница вообще занята стиркой на крепостной стене.
Сам храмовник грелся на солнышке, присев на торчащий камень, и глядя на то, как Доминика стирает.
После ночного разговора он чувствовал себя не в своей тарелке – от природы закрытый и ненавидящий публичность, он, тем не менее, в последние годы был вынужден считаться с уставом ордена. А уж это включало в себя и частые исповеди, и настырное присутствие в его жизни огромного количества людей, каждому из которых, казалось, было дело до его личных мыслей и чувств. Да и жизнь в послушниках, а потом в младших рыцарях таила в себе массу вмешательств в то немногое, что оставалось его.
Девушка смахнула с лица пот рукавом и вновь углубилась в свое занятие, тихо мурлыкая что-то про себя. Вот ей-то общество мужчины, более того, храмовника почему-то совершенно не мешало.
“Наверное, после того, что она видела в Палестинских госпиталях, шокировать Доминику сложно” – подумал Сен Клер, невольно представляя себе то, что там творилось. Ему самому Палестина была глубоко чужда – адская жара и суховеи летом, весной и осенью, вечная нехватка воды, местные змеи и скорпионы, от яда которых если и не умрешь сразу, то будешь долго мучиться потом. Дикие обычаи сарацин, безликие гурии, на поверку могущие оказаться женщиной в возрасте твоей бабушки, да ещё и с усами. Он вдруг представил себе миловидную послушницу, отбивающуюся от настырных “поклонников” и просто любителей молоденьких девушек разных религий. Картина получилась печальная, тем хуже, что он догадывался, что реальность может оказаться ещё непригляднее.
Меж тем, девушка не догадывалась о том, какие сложные чувства обуревают его. Он прислушался к тому, что она тихонько напевала за работой.
- Ты спроси у флейты из сухого тростника, что на дне своем скрывает мутная река.
Моя любовь, ты моя любовь….
(Сплин, “Моя любовь”)
- Не слишком-то подходящая песня для послушницы,. – сказал тамплиер, вставая.
- Да, наверное,. – безмятежно откликнулась девушка. – В монастыре мне снова запретят петь, так что могу я хотя бы сейчас отвести душу? – она повернулась к нему, в глазах ее плясали чертики. – А как насчёт вас, сэр рыцарь? Вы любите петь?
- Брр…- Сен Клера передёрнуло, ему сразу вспомнились те до безумия нудные псалмы, которые впихивали в послушников. Мало того, что далеко не у всех обнаруживалось соответствие между голосом и слухом, так ещё и тексты были скучными. Мирские же песни не поощрялись, а уж фривольные – не дай-то бог услышал прецептор, или кто из его помощников. – Прошу прощения, но когда я думаю о музыке, у меня ноет спина, через которую наш настоятель вколачивал в меня псалом “Из-за чего задрожали народы”.
- Ладно, бог с ним, с пением, а слушать музыку вы любите?
- Когда-то любил. Моя жена привечала менестрелей, так что у нас частенько звучали песни. Иногда они были излишне грустными, но чаще – очень весёлыми. Это было так давно, я уже не очень-то помню.
Доминика остановилась, уголки ее рта чуть-чуть опустились. “Красивые у нее губы” – некстати мелькнуло у Сен Клера в голове.
- Я напомнила вам о хорошем или о плохом? – немножко требовательно спросила она.
- Скорее, о хорошем,. – удивился храмовник ее вопросу. – Мы с ней хорошо жили.
- Она, по вашим словам, была весьма темпераментной особой. Вам не было тяжело вместе, двум порывистым людям?
- Порывистым? – он усмехнулся. – Я не слишком-то порывист, если меня не злить, конечно.
- И что же, ваша жена вас не злила?
- Злила. Иногда даже очень. А особенно разозлила один раз, – ему, наконец, надоели эти расспросы, тем более, что тактичностью они не отличались. – Когда умерла родами, потеряв ребёнка! – он почти выкрикнул это ей в лицо, да так, что она отшатнулась.
- Простите, сэр рыцарь. – запоздало извинилась послушница, словно просто наступила ему на ногу, а не разбередила старую рану.
- Прощаю, – буркнул он, ощутив вдруг, что мимолётный выплеск гнева заставил его почувствовать себя чуть легче.
- Так что там случилось с вашей женой? – как ни в чем не бывало спросила Доминика, снова принимаясь за стирку. – Кстати, я тут что-то плоховато слышу, видимо, ухо застудила, так что можете кричать погромче. Как, как? Да, ещё громче. А, все равно не слышно ничегошеньки!