- Мне нечего оценивать. Трезвый или пьяный, не было такого, чтоб я брал женщину силой,. – он казался очень серьезным, но тут же добавил с лукавинкой: – Ибо я всегда находил способ ее уговорить!
- Благодарю вас уже за то, что вы не пытаетесь применить этот способ ко мне.
- Доминика, вы правда не должны опасаться никого из тех, кто пирует там, внизу. Они считают, уж Бог знает почему, что я положил на вас глаз. А, судя по моей репутации, я страшно не люблю уступать кому бы то ни было то, что считаю своим.
- Вы считаете меня своей? – брови девушки подскочили вверх.
- Я? Да ни боже мой! – искренне рассмеялся тамплиер, – Но ведь нам не обязательно говорить об этом. Вы можете просто подождать здесь, пока там, внизу, наши соратники не заснут.
- А кто будет стоять на страже? – нахмурилась она.
- Хамон. Я приказал ему не пить, да и кроме того, он слишком опьянён своей музыкой, ему нет нужды в добавочных средствах. И собака.
- По крайней мере, он не пьет, разве что его напоил ваш верный друг.
- Ну, полно вам, Этьен, конечно, не самый острый меч в оружейной, однако ж и он знает границы. К тому же и Булка умён, уж точно больше некоторых людей, – в его голосе прозвучала горечь.
- Почему? – удивилась девушка, невольно подходя ближе.
- Он не терзается различными глупостями перед завтрашним утром.
- О чем вы, сэр рыцарь? Вас не устроил мой план?
- Он хорош, не скрою. Меня не устраивает ваше в нем участие, уж извините за прямоту.
- Что, простите? – она совершенно неосознанно уперла руки в бедра.
- Мне не слишком нравится ситуация, в которой девушка остается один на один с заведомым негодяем, подлецом без чести и совести, который не поморщившись, пожертвует ею ради своей гнусной цели! – тамплиер стоял напротив девушки, в позе, почти зеркальной ее.
- Ну так предложите план получше, сэр рыцарь! Такой, чтоб вы могли втереться к нему в доверие и забрать амулет! – она надавила на слово “вы”, а слово “амулет” и вовсе точно выплюнула.
- И предложил бы, да все так ухватились за твою идею, сумасбродка! Рискуешь жизнью, не думая ни о себе, ни о других!
- Уж чья бы корова мычала, храмовник! Сам втянул меня во все это, а теперь ещё и недоволен! – в пылу ссоры она даже не заметила, что они перешли на “ты”.
- Да я такая же жертва обстоятельств как и ты, Доминика! – Сен Клер вдруг понял, что они стоят вплотную и говорят гораздо громче,чем это требуется.
Казалось, даже упыри снизу притихли, и вдруг со стороны входа послышалось пение шута.
В последнем месяце лета я встретил тебя.
В последнем месяце лета ты стала моей.
В последнем месяце лета речная вода,
Ещё хранила тепло июльских дождей
Внезапно послушница поняла,что расстояние между его и ее лицом сократилось настолько, что казалось чем-то абсолютно несущественным. Она, сама не понимая, что делает, чуть вытянула шею вперёд и вверх, а когда он, словно заворожённый, повторил ее движение, меж их губами совсем не осталось места.
И мы вошли в эту воду однажды,
В которую нельзя войти дважды.
С тех пор я бьюсь тысячи лет,
Но не смог утолить этой жажды
Жажда! – билось его сердце.
Жажда! – в унисон вторило её.
Сен Клер, чувствуя, что теряет над собой контроль, притянул ее к себе, прижал так крепко, словно пытаясь поглотить всем собой. Она не сопротивлялась, а наоборот, подалась ему навстречу, обнимая его за шею, лаская его лицо руками, не отрывая своих губ от его.
Запах вина, исходящий от него, пьянил ее, заставлял глубоко дышать.
Его руки были настойчивы, они нежно пробегали по ее телу, ласкали, требовали.
Доминика вдруг поняла, что не смогла бы оторваться от храмовника, даже под страхом смертной казни.
- Первая любовь была слепа
Первая любовь была, как зверь Ломала свои хрупкие кости Когда ломилась с дуру в открытую дверь
Он целовал ее шею, ласкал плечи и грудь, потом подхватил девушку и приподнял, а она, молчаливо соглашаясь, сцепила ноги за его спиной.
Тамплиер заглянул ей в глаза, чуть наклонив голову вправо, в негласном вопросе.
- Да! – тихо выдохнула послушница, забыв об амулете, упырях, завтрашнем дне и всем остальном. Осталась лишь шершавая поверхность стены, к которой он ее прижал, нетерпеливо задирая ее юбки и разрывая тесемки своих штанов.
Он приник губами к ее шее, чувствуя биение ее сердца, ее прерывистое дыхание, жар ее тела, биение своей плоти внизу.
- Амори! – ее стон, его имя.
- До.. ми...ника… – горло перехватило, воздуха вокруг, казалось, осталось совсем немного.
Девушка ощутила, как онемели кончики пальцев, как в ее спину впивается мелкая каменная крошка, как она и Сен Клер становятся одним целым.
Блаженство было безгранично, он растворялся в ней, пил ее дыхание, двигаясь.
Храмовник замер, послушница положила голову на его плечо, глубоко вздохнула. Вернулись звуки, пропавшие было, уступившие свое место ощущениям.
Хамон пел так громко, что можно было расслышать каждое слово.
В последнем месяце мы распрощались с тобой.
В последнем месяце мы не сумели простить. В последнем месяце лета жестокие дети Умеют влюбляться, не умеют любить.
Он поставил ее на землю и поспешно отвернулся, пока она поправляла одежду.
- Доминика! – его голос был глухим.
- Что ? – в ее глазах плясали чертики, она протянула к нему руки и прежде, чем он успел сказать хоть слово, бросилась к нему на шею и крепко прижалась. Из-за разницы в росте ее голова оказалась у него на уровне груди, он нагнулся, обнял ее, чуть приподнял, так что ее подбородок удобно устроился в ямке его ключицы.
- Что мы сделали?! Господи, зачем все это?.... Зачем? – он ещё шептал, а она накрывала его губы своими, терлась щекой о его щетину, урчала, словно большая кошка.
- Ты понимаешь, что я не смогу тебя потерять? Глупая… девочка…
- Не сможешь. И что с того? Я справлюсь. А иначе и не может быть.
И мы вошли в эту воду однажды,
В которую нельзя войти дважды. С тех пор я бьюсь тысячи лет, Но не смог утолить этой жажды (Наутилус Помпилиус, “Жажда”)
Пение лилось, вплетаясь в их дыхание, в их нервы, в их мысли. Растворяясь в них, снова соединяя в одно целое, теснее и крепче, чем то, что было минутой ранее.
Он молчал, вбирая в себя ночь, ветерок, ее тепло. Ее запах, ее улыбку, которую он скорее осязал, чем видел в темноте.
Высунувшийся было наверх оруженосец увидев их объятия, только пьяно ухмыльнулся и попятился обратно.
Не сразу, но им пришлось спуститься в жилую комнату.
Хамон все ещё пел, хотя и тише.
Этьен и Валентайн спали в обнимку с Булкой, причем храпели все трое.
Джослин умиленно улыбался, норовя облобызать руки послушницы, пока господин в настойчивой форме не отправил его спать.
Храмовник чувствовал, что его лицо горит, понимал, что глядя на него, причина ясна любому дураку, но ничего не мог с собой поделать.
Девушка почти сразу уснула, и лицо ее было столь безмятежно, что у Сен Клера защемило сердце.
Видимо-невидимо звёзд
Видимо-невидимых нам Видимо горят и остывают где-то там. Видимо-невидимо звёзд, Видимо-невидимых здесь Видимо-невидимых, но точно где-то есть!
(Н. Гринько, “Видимо-невидимо)
Шут пел, улыбаясь. Он полностью отдавался ритму, играл голосом, покачивал головой. Казалось, его переполняла какая-то неиссякаемая внутренняя энергия.
Тамплиер вдруг понял, что если завтра что-то пойдет не так, ему будет дело только до девушки. Он без колебаний предаст, убьет и умрет ради того, чтоб она жила.
Он сменил шута, потом разбудил Этьена и лег, но даже во сне с лица его не сходило выражение мучительного раздумья.
====== Часть 19 Защита от дурака ======
Мчится время песчаною змеёй,
Утекает песок водой из рук,