Слезы катились градом; руки покраснели, потеряв оранжевую окраску, и заныли. Ко мне подошла с куском руды женщина-Иллай и тихо сказала:
– Прижми к обожженным рукам грязный снег, пока он еще не растаял от здешней жары. Тебе станет лучше. – Я взял в руки снег и приложил к разгоряченной руке и почувствовал приятный холодок по телу. – Потом привыкнешь к высоким температурам, если проживешь здесь больше пяти дней. Прости.
Она развернулась и пошла к загрузочному окну печи.
– Подождите! – крикнул я, взял второй кусок меди и догнал ее. – Спасибо, вам! Мне действительно стало лучше! Как вас зовут?
– Меня зовут Амастия, – ответила она и искренне улыбнулась мне. – А тебя как зовут, юный революционер? Почему ты здесь? Ты еж так молод?
– Меня, Дима. Очень приятно с вами познакомиться, – ответил я, все еще не веря, что она такая добрая и чувствительная. Мы шли вместе, не останавливаясь, чтобы не привлекать к себе ненужных взоров со стороны суровых Надзирателей, которые то и дело ждали, чтобы взмахнуть длинными кнутами и почувствовать себя королями – властелинами этого грязного мира.
– Мне тоже приятно. Но мне отвратно и больно от одной мысли, что мы познакомились именно в этом ужасном месте, месте, где не должно быть столь юных и прелестных созданий, как ты. – Она замолчала и вздрогнула, когда увидела на земле лежащего Иллая, в руках которого лежал кусок породы. – Нет! Только не это! Джулиус! – Амастия побежала к нему, бросала камень наземь и начала трясти его.
Я подбежал к рыдающей женщине, бросив тяжелый камень в сторону, и увидел, что мужчина открыл глаза.
– Милая, все хорошо! Я немного поспал… ты же не думала, что я умер. Я тебя не оставлю тут ни за какие гавришки. Если даже сам Всевышний будет меня умолять подняться к нему на небеса. Пожалуйста, не плачь, моя дорога, моя милая женушка.
– О! Дорогой ты меня так испугал! – Она продолжала рыдать, целуя его в лицо. – Я уже думала, что ты меня покинул…
– Я не брошу тебя. Нет. Даже не мечтай. – Он улыбнулся. – А теперь помоги мне встать на ноги, мы не должны тут расслабляться и рыдать. Мы должны работать. А не то они придут и изувечат нас. Давай милая. И ответь мне, пожалуйста, что это за юнец?
– Это Дима, – ответила Амастия.
– Привет! Меня зовут Джулиус! Будем знакомы, Дима! Странное у тебя имя. Ты не находишь, дорогая? – Она пожала плечами.
– Будем. Вы правы я – не Иллай. Я из другого мира. С прекрасной голубой планеты Земля. Меня подло похитили из Долины Цветов.
– Ты тот самый человек, который спасет наш мир от злых сил и от Магнетикума и его жестокой армии, – восторженно вскрикнул Джулиус; в пустых глазах замерцал живительный огонек. Огонек надежды.
– Нет. Вы что-то путаете…
– Ты внук Магнетикума? – спросил он.
– Да. Я его внук. Но прощу об этом никому не слова, ибо таким знаменитым дедушкой гордиться не хотелось бы.
– Тогда все сходится!
– Почему не работаете? – вдруг спросил Надзиратель. – Быстро за работу!
Мы, склонив головы, взяли валяющие на земле медные куски, и пошли друг за другом к загрузочному окну.
– Так-то лучше! Где ваш Надзиратель? Джекус! Джекус! Какого черта он подевался?
Мы работали, не проронив больше ни единого не слова, дабы не нервировать Надзирателей.
Прозвенел колокол, возвещающей о конце рабочей смены.
Я бросил последний камень в печь и почувствовал такую невыносимую усталость в теле от тяжелого труда, какую ранее еще никогда не испытывал. В висках непрерывно стучали молоточки; в горле было сухо, как в пустыне; красно-оранжевые руки онемели; ноги гудели от постоянной ходьбы.
Я и не заметил, как рухнул на деревянные леса подле раскаленной до предела печи. Рухнул, как сгоревший до серого пепла дом, потеряв на минуту сознание. Проснулся я уже на руках Амастии, которая гладила меня по голове, принимая своей рукой мой разноцветный гребешок. Она хоть и была внешне грязной и изуродованной от работы в нечеловеческих условиях женщиной, но внутри ее – в ее скромной и великодушной душе – жила доброта, любовь, сострадания. Я чувствовал это своим сердцем. Увидев, что я проснулся от внезапного сна, она вздохнула и обняла меня так нежно и чувственно, как обнимает безо всякой причины родная мать свое дитя, что я не смог ответить ей отказам и тоже ее обнял. За одно мимолетное мгновение на моей душе стало так легко и спокойно, что я не хотел ее отпускать из пламенных объятий.