Навигатором экспедиции был Рисер-Ларсен. На его обязанности было указывать наиболее подходящий при данных условиях погоды курс корабля; разумеется, анализ этих условий давался метеорологом. Навигатор делал все нужные расчеты и выкладки и отдавал приказания рулевым. Только в поисках лучших условий погоды Рисер-Ларсен предлагал Нобиле изменять высоту полета. Свои функции Рисер-Ларсен выполнял безукоризненно и привел «Норге» к мысу Барроу с отклонением от цели всего на пятнадцать километров при общем расстоянии в 3 500 километров. Но вскоре началась наиболее опасная фаза экспедиции, собственно говоря, почти уже закончившейся. С севера поднялся сильный ветер, и навигатор сбился с курса, так как дирижабль летел то поверх тумана, то в тумане. Поясним, что при управлении кораблем, как плавающим по морю, так и носящимся по воздушному океану, пользуются двумя методами определения своего местонахождения: по счислению и при помощи астрономических наблюдений. Второй метод – наиболее совершенный, но им можно пользоваться только в ясную погоду, когда наблюдатель в состоянии вычислить высоту солнца над горизонтом в полдень (а в полярных странах и в полночь в летнее время) или высоту над горизонтом же определенной звезды. При определении своего местонахождения «по счислению» необходимо учитывать скорость судна за данный отрезок времени, снос или дрейф судна ветром и течением, величину склонения и девиации компаса и т. п. Производить все эти вычисления аэронавигатору на борту аэроплана или дирижабля, несущегося с огромной скоростью, чрезвычайно трудно. Поэтому нет ничего удивительного, что во время полета «Норге» в тумане при сильнейшем ветре Рисер-Ларсен сбился с курса.
Перелет от Кингсбэя до мыса Барроу занял только 46 часов 45 минут, а от мыса Барроу до Теллера – около суток, хотя это расстояние составляет меньше трети всей дистанции.
Пребывание на борту корабля Амундсена являлось для всех участников экспедиции гарантией того, что в случае вынужденной посадки на дрейфующие льды, во главе экспедиции окажется лучший в мире руководитель, который, благодаря своему огромнейшему опыту, специальным знаниям, твердости характера, непреклонной воле, уменью мгновенно принимать нужные решения, выведет участников полета из самых опасных и почти безнадежных положений. И это рождало у всех чувство радостной уверенности, а начальник экспедиции знал, что каждый из его спутников сделает все, что будет в его силах.
При возвращении в Норвегию Амундсена и его спутников опять встречают восторженно и оказывают им такие почести, какие редко выпадают на долю смертных. Правда, точно так же – нет, даже еще пышнее и торжественнее! – в эти дни в Риме встречают Нобиле и его итальянских помощников. Сотни тысяч людей, десятки аэропланов, грохот артиллерийской пальбы, простертые в фашистском жесте руки, черные рубашки, сам «дуче», цветы, звуки музыки… В Норвегии все это было гораздо скромнее.
Стоя на почетной пристани, Амундсен в ответ на приветствия произнес речь. «Случайно» (мы не можем поверить в эту случайность. – М. Д.) при нем был национальный флаг, реявший в воздухе во время всего перелета «Норге». И дойдя до слов:
– Многие задавали мне вопрос, что именно так влекло меня всегда к этим путешествиям, – Амундсен развернул флаг и, подняв его высоко над толпой, воскликнул:
– Вот что! Вот, кто увлекал меня всегда!.. Громом аплодисментов и оглушительными криками «ура» многочисленная толпа выразила свой восторг.
Честь и слава родины действительно очень много значили для Амундсена, и он гордился своей маленькой страной, которая дала миру так много великих людей и в области литературы, и музыки, и науки, и полярных исследований. Но всегда ли оказывала ему честь его родина?
Когда все расходы по экспедиции были подсчитаны, оказалось что Амундсену и Элсворту нужно будет еще доплатить около 75 тысяч долларов! Не все было основано на законных претензиях, не все морально обязывало руководителей экспедиции, но Амундсен, человек щепетильный и в денежных делах (хотя и не умевший их вести), решил уплатить всю ту сумму, которую считал для себя обязательной.
В результате—ставшая уже привычной поездка в Америку осенью 1926 года для чтения докладов. За этой поездкой последовала еще одна весной 1927 года и, наконец, последняя в 1928 году все с той же целью.
Уже вскоре после возвращения участников экспедиции «Норге» на родину в американской и итальянской прессе начинают появляться статьи Нобиле; всему перелету придается такой вид, будто эта экспедиция была итальянским предприятием, и успех ее об'ясняется исключительно участием в ней Нобиле. Для Амундсена наступают тяжелые дни: еле сдерживая негодование и возмущение, он пытается урезонить своего бывшего «наемного сотрудника», вразумить его, втолковать, что он не имеет никаких прав ни на самостоятельные выступления в печати, ни на присвоение не принадлежащих ему прав. Но формально Нобиле прав – норвежский Аэроклуб развязал ему руки. Амундсен злится, беснуется, заявляет Аэроклубу о своем выходе из состава его членов, вспоминает, чем был Аэроклуб до него, чем он стал теперь и каков был бы он без него, Амундсена! Аэроклуб довольно спокойно сносит все нападки: ему не до того, его руководители продолжают усердно расшаркиваться перед Муссолини, превратившись в «орудие для раздувшегося итальянского чванства за счет чести и славы своей собственной родины!» – как с горечью и злобой восклицает Амундсен.
Прибыв в Америку, Амундсен был сразу же ошеломлен «невероятным» известием, что Нобиле тоже раз'езжает по Америке и читает доклады, не ограничиваясь одной «технической стороной дела», а описывая всю экспедицию и не ставя себе никаких препон. Мало того, он всюду громко заявляет, что идея полета «Норге» принадлежит Муссолини!
Такого удара Амундсен положительно не мог ожидать. Тридцать лет провел он в исследовании полярных областей, свыше 15 лет вынашивал свой план перелета через полярный бассейн, а теперь на весь мир кричат о том, что план этот принадлежит Муссолини.
И «во имя правды» Амундсен спешит оспорить это наглое утверждение. План экспедиции принадлежал ему, и только ему! Но тут же Амундсена охватывает подозрение – не является ли Нобиле орудием рекламы в руках Муссолини? Конечно, так это и было! Нобиле воспевал гениальность Муссолини и его предприимчивость, прославлял существующий в Италии фашистский режим и его вдохновителя. Да, тридцать лет проработал Амундсен и еще ни разу не имел дела с политикой, ни разу не встречался с буржуазными политическими деятелями! Недаром и его собственные политические убеждения были крайне смутны и неопределенны. Его идеалом был покой и мир полярных стран, потому что «там никто не вмешивается в твою деятельность, никто не предписывает тебе чего-то, никто ничего от тебя не требует». В одном только отношении убеждения и мысли Амундсена ясны и прозрачны: будучи сам предприимчивым и подвижным человеком, врагом безделья и тружеником, умея делать многое, не страшась никакого физического труда, с уважением относясь к каждому, кто хорошо знает свое ремесло, он был первым среди равных и мог заменить во время своих экспедиций кого угодно из своих подчиненных – матроса, повара, прачку, хлебопека, столяра, плотника, кузнеца. Может быть, он плохо понимал обязанности руководителя экспедиции, когда занимался штопкой чулок и носков, не стыдясь даже такой «бабьей» работы, варил обед для своих товарищей или с молотком в руках лежал где-нибудь на верфи под днищем своего корабля. Зато этим он снискал себе и любовь и уважение не только своих товарищей по экспедициям, но и всех трудящихся Норвегии.
И потому в 1906 году, когда он вернулся домой после плавания на «Йоа», рабочие Осло встретили его на пристани со знаменами и флагами. А в 1925 году он был приглашен на рабочий митинг в окрестностях города и явился туда, скромный и улыбающийся, во всем похожий на каждого из тех тысяч трудящихся, которые с женами и детьми расположились на открытой площадке, чтобы послушать полярного героя. И Амундсен, вскочив на стол, рассказал рабочим о днях, проведенных им и его смелыми товарищами на льдине под 88° с. ш. Когда он кончил, сильные мозолистые руки подхватили его и понесли. Это было тем триумфом, на который не мог рассчитывать ни один герой фашизма!