— Гляди-ка, Егор, кто-то сюда едет.
Из-за низкого песчаного мыса выплывала лодка.
— Никак, к нам гольды плывут. — Из тальников, посасывая рыбью голову, вылез Федор.
Стан оживился. Переселенцы оставили обед и молча наблюдали.
В лодках сидели гольды в широких берестяных шляпах. Подняв весла, гребцы тихо плыли мимо стана вниз по течению, с любопытством оглядывая плоты, балаганы и самих переселенцев.
— Услыхали, что лес рубим, — вымолвил Тереха. — Тоже, поди, недовольны.
— Вот бы их пугнуть, — ухмыльнулся Федюшка.
— Ты, дурак, не вздумай, — пригрозил сыну Кондрат, — это ведь соседи.
Вдруг, как гром при ясном небе, раздался в тишине оглушительный свист. Из тайги выбежал Илюшка Бормотов. Парень задержался там с ловлей какой-то птицы и, выбравшись из чащи к берегу, вдруг увидел гольдов. Порубив полдня тайгу, он уже почувствовал себя хозяином на релке. Пальцы сами прыгнули ему в рот, и, уж тут не стесняясь, он залился Соловьем-разбойником, чтобы гольды укатывали отсюда подобру-поздорову.
— Геоли, геоли![12] — тонкими напуганными голосами закричали в лодке.
Гребцы схватились за весла и поспешно и недружно принялись грести. Лодка закачалась и стала отходить подальше от берега.
Илюшка виновато посмеивался и чесал спину. Пахом ругался надтреснутым голосом и, обломав о сыновью спину сухую хворостину, наступал на него, размахивая кулаками. Илюшка, по-видимому, не очень боялся отцовских побоев и скалил зубы.
На стану бабы и мужики покачивали головами, не одобряя такого озорства, но в то же время и посмеивались над удиравшими гольдами, хотя было в их взорах, обращенных к уходившей лодке, и опасение: никто не знал, что это за люди, придется с ними жить…
— Свой уж один гуран вырос, — говорил про Илюшку дед Кондрат, усаживаясь к котелку. — Вот еще гуранята растут, — кивнул он на внуков — смуглого голубоглазого Ваську и белобрысого Петрована, уплетавших горячую рыбу.
— Мы не гуранята, — с обидой возразил плосколицый Петрован, морща лоб и вскидывая на деда такие же, как у матери, серые с голубой поволокой глаза.
— Вот я тебе, постреленок!.. — пригрозил ему дед ложкой.
После обеда, кто мог спать в жару, забрался под пологи, растянутые в тени. Ребятишки, разгоряченные едой и работой, поскидали одежонку и полезли в реку. Вода на косах была теплая, и вскоре веселые крики и плеск раздавались вдоль всего стана.
Илюшка, пользуясь тем, что все взрослые улеглись, притащил из тайги какую-то горбоклювую черную птицу, связанную по ногам травой. Он ее поймал еще поутру и спрятал в дупло.
— Вот она! Дядя Тимоха которую приметил, как подплывали, на дереве сидела… Я сыскал.
Парень держал птицу за связанные крылья. Пугаясь, птица вздрагивала и покачивалась на них, как на пружинах. Она тупо озиралась на сбежавшихся голышей и, когда кто-нибудь к ней наклонялся, выкатывала остекленевшие зеленые глаза и злобно разжимала клюв.
— Это хищная тварина, — проговорил Федюшка, — она птичек жрет.
— Давай казнить ее, — усмехнулся, поежившись, как бы еще не решаясь на жестокость, Санка Барабанов.
Илюшка осторожно, чтобы не клюнула голое тело, поднял и кинул ее. Птица запрыгала по берегу, сначала медленно, как бы еще не веря, что ее отпустили, но понемногу осмелела — она запрыгала быстрей, добралась до реки, осторожно вошла в воду и, погрузившись, стала кое-как взмахивать связанными крыльями. Течение быстро понесло ее прочь от стана. Ворох ее перьев и пуха всплыл на поверхности реки, словно на этом месте распороли подушку.
Ребята стали кидать камнями. Птица отплыла.
— Ты, Илья, зачем над птицей изголяешься? — появилась вдруг между талин Агафья. — Вот я скажу Пахому, он с тебя шкуру сдерет! Это ведь божья тварь.
— Это вредная птица, — возразил Илюшка, — она гнезда зорит.
— Птенцов жрет…
— И в пищу не годится, — подхватил Санка.
— Почем ты знаешь, какая это птица? — с сердцем воскликнула Агафья.
— Мы знаем! — небрежно отозвался Санка, выгибаясь и почесывая голые лопатки, изъеденные комарами.
— Пялишься еще, бесстыжий. Ведь это грех птиц так терзать, — стала было корить Агафья ребят, но они, прикрывая срам кулаками, разбежались по косе и кинулись в воду.
Позже из-под пологов вылезли отдохнувшие мужики. Егор, глядя на ребят, тоже стал купаться. Он плавал вразмашку далеко от берега и вдруг, подняв руки, надолго исчез под водой.
— Ну как, Амур глубокий? — спрашивал Федор.
«Смотри-ка, водяной-то! Уж и под воду-то лезет! — подумал Барабанов. — Везде нос сует!»