Видно стало, что деревенька ладная. Свежерубленые розоватые избенки ютились по склонам. Ближе к реке виднелись слепые бревенчатые амбарушки, построенные на свайках, но свайки эти были гораздо короче и толще, чем у гольдов. Видимо, у вятских было что в амбары складывать. Подле домов ни деревца, ни куста, словно тут испокон веков стояла безлесая и от этого на вид безрадостная сибирская деревня. Лес поблизости мужики вырубали, как злого врага. И в самом деле, от леса тут жить надо подальше — из него мошка тучами. Ближние увалы были скрыты низкими облаками, и казалось, что кругом деревни сплошные поля и огороды. Родной вид их радовал Егора и укреплял в нем надежду на новую жизнь.
— Вот же окоренились люди-то, — как бы отвечая сам себе, вымолвил он.
— Вестимо, — отозвался с другой греби темнобородый Барабанов и кивнул на деревянные кресты на прибрежном холме. — Сколько корней-то пущено!
Дед Кондрат снял шапку и перекрестился.
Солнце скрылось, и небо плотно затянуло серыми облаками. Вода заплескалась о паромы, ветер обдавал гребцов брызгами разбитых волн.
Сплав теперь состоял всего из трех плотов. Впереди шла крытая лодка чиновника. Двое забайкальцев в халатах и в мохнатых папахах сидели на веслах. На корме правил лоцман сплава — шилкинский казак Петрован, переселившийся недавно из Забайкалья на Средний Амур. Ветер трепал его неподпоясанную широкую красную рубаху и хлопал ею, как парусом. Изредка над пустынной взволнованной рекой звучал его предупреждающий оклик.
Версты три-четыре все плыли молча, сосредоточенно работая веслами и ощупывая дно шестами, как слепые на чужой дороге. Миновав остров и отмели, караван выплыл на быстрину. Деревня скрылась за мысом. Казаки перестали грести, и лодку понесло течением. Мужики на своих тяжелых плотах, чтобы не отставать от нее, слегка налегали на огромные, тесанные из цельных бревен весла. Одна за другой навстречу плотам выплывали из тумана угрюмые широкие сопки. Волны, всплескивая, ударялись об их каменные крутые подножия.
— А что, Кешка, — обратился Федор к казаку-кормщику, плывшему на первом плоту, — давно, что ль, эти вятские тут населились?
— Чего-то я не помню, который год они пришли, — глухо отозвался Кешка, низкорослый казак в ичигах и грязной ситцевой рубахе. Бледно-желтое лицо его было безбородым, как у скопца, и скуластым, как у монгола. Ему было под пятьдесят, но он выглядел гораздо моложе. Только мешки под шустрыми темными глазами старили его. — Тут, однако, еще до них заселение было, гольды жили на буграх, — продолжал он. — Им немного тут корчевать пришлось: настоящей-то тайги не было.
— Чего же эти гольды отсюда ушли?
— Кто ж их знает! Чего-то вздумалось им, они и ушли. А которые вымерли. В старое время, однако, зараза была завезена. Тут кругом одни гольды — теперь, однако, верст на полтораста, кроме их, нет ни души. До самой вашей Додьги поплывем — русского человека на берегу не увидим. Только солдаты кое-где живут на станках. А чтобы поселение — этого тут нету. За Додьгой, как сказывал я, живет один русский с гольдами.
— Это как ты называл-то его? — перебил казака Федор. — Чего-то я запамятовал…
— Бердышов он, Иван Карпыч. Да он сам по себе на Амур пришел, от начальства независимо. Да и он, однако, уже на додьгинскую релку перекочевал. А дальше опять верст семьдесят нет никого. Селили тут каких-то расейских — орловских ли, воронежских ли, да они перешли на Уссури. Чего им тут? Калугу он еще и не поймает, охотник с него никакой, зверя увидит — бежит. Сохатый ему ни к чему. Клюквы, брусники осенью бы набрать, луку дикого насолить — того не понимают. Цинга на них навалилась. Озимые у них затопило, на другой год хлеб с лебедой пекли, толкли гнилушки, с мукой мешали, ослабли — тайгу чистить не могли. Не подошло им и тут. Видишь, не все здесь выживают.
Мужики гребли так старательно, что плот поравнялся с лодкой. Из-за настила стали видны головы казаков, сидевших за укрытием и куривших трубки. Петрован вылез на крышу и уселся лицом к плоту.
— Староселы-то с новеньких теперь сдерут за приселение! — весело крикнул он, кивнув головой в том направлении, где осталась деревенька, в которой высадились вятские. — Тайгу-то обживать, она, матушка, даст пить!.. Недаром, поди, старались…