Мужики переглянулись. У Федора на лице появилось такое выражение, как будто его ударили по голове.
Исправник налился кровью. Он понимал, что сейчас надо бы разнести Егора в пух и прах, но как-то растерялся, у него вдруг не стало напора, энергии для этого. А хватить по роже — так мужики вооружены, у всех за поясами — ножи.
«Разбойники, — подумал Оломов. — Ударь такого — полоснет по горлу! Уж были случаи в Сибири… И мужики словно не те. Ведь я помню их — были в лаптях, нечесаны, в рваных шапках…»
К нему подошел Барсуков.
— Что такое? — спросил он, видя, что исправник расстроен.
— Да вот я все слышу: «штаны», «штаны»! Что, думаю, за штаны? А оказывается — экое безобразие!.. Смотрите, вы! — пригрозил Оломов и, свирепо глянув, сказал Кузнецову: — Убери эту пашню, проведи здесь улицу! Да, смотри, я с тебя шкуру сдеру, если будешь умничать! Ты и тут во власти начальства!
— Я сказал, что начальство тебя не похвалит не в улицу-то строить! — заметил Тимошка, когда господа ушли. — Ты бы его спросил, куда ее, избу-то, двигать надо?
— Не боишься? — спросил Барабанов. — А ну, как отплатит?
Егор о последствиях не думал. Он сказал, что хотел. Тяжелый труд, положенный тут, и новая земля, поднятая Егором, держали его крепко, давали ему уверенность, что тут он не зря, что он — сила.
В этот день Оломов и Барсуков собрались на охоту.
— Придет пароход, задержи, Иван Карпыч, — сказал исправник Бердышову. — И пусть даст свистки. Мы ночевать будем ездить к священнику.
Тереха Бормотов, темно-русый мужик огромного роста, со щербатым ртом и бородой лопатой, должен был везти начальство в лодке. Он притащил целую охапку весел и, разложив их на косе, стал выбирать пару. Двух одинаковых весел не находилось. Мужик опять побежал в амбар. Потом он не мог найти колков для насадки весел. Оломов рассердился, схватил Тереху за шиворот, тряхнул его.
Барсуков выбрал весло, чтобы править, и сел на корму. Они, наконец, отчалили.
Неподалеку от деревни встретилась лодка.
— Как это гольды ходят с таким парусом? Посмотрите — из рыбьей кожи, — сказал исправник. — В дождь, пожалуй, размокнет.
Гольды в лодке тоже заметили Оломова и забеспокоились.
— Турге… турге![9] — забормотал седой старик. На миг он бросил весла, ткнул пальцем себе в лоб, как бы показывая на кокарду, потом плюнул на руку и замахнулся кулаком. — Исправник дидю![10]
Гольды налегли на весла изо всех сил, и лодка понеслась прочь.
— Подлецы, что выделывают!.. Это они про меня, — пробубнил польщенный исправник. — Ну, я им задам!.. Кто в лодке ехал? — обратился он к Терехе. — Ты знаешь их?
— Где их упомнишь! Все на одно лицо, — с силой выгребая против течения, отвечал мужик.
Вчера солдаты не то перепутали все весла, не то украли, за это Терехе попало сегодня. Его разбирала досада и на солдат, которые берут вот этак, сами не зная что, и на Оломова.
«При Невельском гольды были наши друзья, — думал Барсуков. — Тогда чиновников и офицеров повсюду встречали с радостью. Много ли прошло лет, и вот надо сознаться, что гольд видит в кокарде символ мордобоя. Мы превратились в пугало…»
Расступились тальниковые рощи. Петр Кузьмич мечтательно смотрел на голубые просторы вод. За ними виднелись хребты — зеленые и светло-голубые, а еще дальше — темно-синие и снежно-белые.
«Что-то ждет этот край? — думал он. — Границы не охраняются — контрабандисты идут вовсю. А полиция заботится, чтобы у мужиков избы были в линию!..»
На возвышенном берегу проступили палатки. По воде доносилась заунывная солдатская песня.
— Ну, а как вы с гольдами живете? — спросил Барсуков.
— По-соседски, — отвечал Тереха.
— Дикий народ, — заметил исправник, — звери, а не люди. Больны поголовно сифилисом, трахомой, чахоткой. Чем скорее вымрут, тем лучше.
Тереха молчал.
«Такие же люди, — думал он. — Когда голодно, привезут рыбы, мяса. Хлеб приучаются есть, огородничать хотят».
— Надо бы вам гнать их прочь от себя, под пашни русских освобождать места гольдских стойбищ. Знаете, — обратился исправник к Барсукову, — как поступают с дикарями культурные народы? Разве считаются! Сгоняют их с места. Надо русскому быть смелей. Выживать эту сволочь, пусть идут в тайгу за мехами, а не сидят на берегу. Чувствуйте себя господами!.. Пусть уж попы-миссионеры возятся с ними, крестят их, учат, тогда, может быть, они людьми станут.