Слава и Дмитрий сидят сзади, а водитель Дорчже – учитель буддистской физики в дацане Дмитрия – хранит мирное молчание, глядя на извивающуюся дорогу через разбитое лобовое стекло. У его подержанной «Тойоты» руль справа – с неправильной для России стороны; пять лет она провела в Японии, двадцать у Дорчже – но даже старые японские машины, по словам Славы, надежнее новых российских, и эту никогда не продадут. На приборной доске крутится миниатюрный буддистский молитвенный барабан, но Дорчже на каждой возвышенности поднимает руку, приветствуя языческих духов места.
Около села Нарасун пошел мелкий дождь. Иногда Онон создает заболоченные петли, забитые ивами, иногда прокладывает путь через голые холмы. Подбрюшье неба впереди потемнело от края до края – с горизонта волнами вздымаются массы облаков, словно выброшенные из вулканов.
В сонном селе опрятный, но выпивший бурятский служащий гостиницы выделяет нам две комнаты. Вокруг уличного туалета – свора ворчащих собак. С неба льет. Мы устраиваемся нарезать узбекскую дыню, которую Слава привез из Москвы два дня назад, а вот срок годности его соленой рыбы истек уже месяц назад, и она воняет. Мы смеемся вместе, а Слава с Дмитрием перебрасываются шутками, для понимания которых моего плохого русского недостаточно.
Это дружба кажущихся противоположностей. У Славы есть собственная торговая фирма в Москве, и некогда он взял Дмитрия своим агентом в Китае для получения кремния. Вместе они проработали несколько лет, но потом Дмитрий потерял интерес к кремнию. Он выучил китайский, затем тибетский, потом начал изучать санскрит и путешествовать по монастырям. Бросил торговлю и стал монахом. Однако каждый год Слава приезжает к нему из Москвы (он говорит, что Дмитрий – его единственный друг) и оттаскивает его от занятий ради какого-нибудь путешествия. Субтильный и тихий Дмитрий жалуется, что слишком стар для такого, хотя ему, как и Славе, всего сорок пять. Слава поднимает на плечи огромный рюкзак, Дмитрий носит небольшой ранец. У Славы в Москве вторая жена и сын-подросток. Дмитрий, разумеется, не женат.
Однако Слава ненавидит Москву. Как и Дмитрий, он стремится к тишине, ему нужно бродить в глуши. По его словам, жена привязалась к столице, но он редко бывает у нее. Вместо этого он путешествует и работает с компьютера. Компьютер делает его свободным. И тем не менее он восхищается Дмитрием, которые обрел иную свободу, и даже завидует ему. Слава не может следовать за другом через лабиринт буддистских учений, но все же отдаляется от городской жизни. Он говорит мне тихонько:
– Дмитрий вполне мог бы озолотиться в бизнесе или хорошо жить, просто переводя с китайского. Но он не желает. Хочет жить просто. Зарабатывает эквивалент тридцати долларов в месяц, плюс еда на монастырской кухне.
– Он никогда не хотел завести семью?
– Была грустная история с одной китаянкой, – говорит Слава. – Не могу его спрашивать. Что-то пошло не так, и он решил, что семейная жизнь не для него.
Так что Дмитрий построил домик на две комнаты в дацане, где мы познакомились, и преподает тибетское учение. Посреди монахов-бурятов его белое славянское лицо, окаймленное рыжеватой бородой, возможно, и создавало шок чуждости, но здесь его знали давно. Каждый день одна страсть вела его в библиотеку – темную комнату, от полка до потолка заставленную малиновыми, алыми, голубыми и зелеными ящиками с драгоценными тибетскими текстами, отпечатанными с помощью ксилографии на отдельных полосках бумаги. Некогда типография этого дацана в Агинском выпустила священные тексты Ганджур и Данджур[26] в кропотливо и изящно исполненных вариантах на монгольским и тибетском языках, однако во время сталинских преследований их изъяли или уничтожили вместе с монахами. Советский этнограф Николай Поппе, позже эмигрировавший в Соединенные Штаты, записал, как тщетно умолял спасти хотя бы один монастырь и как во время съемок фильма Всеволода Пудовкина «Потомок Чингисхана» в 1928 году монахи на камеру окружили монастырь, подняв священные тексты, а затем их заставили побросать все в канаву.
Дмитрий говорит: «Много книг вывезли в Санкт-Петербург – только из этого округа три вагона, а другие рассеялись или были спрятаны». Его нынешняя миссия – собрать все уцелевшие трактаты, напечатанные его монастырем. «Ламы до сих пор отдают нам то, что спрятали их семьи. Часто они не понимают тибетских слов, хотя умеют их петь. Отдают нам перед смертью». Так он сидел день за днем за низким столиком, спиной к окну, планируя и каталогизируя. Он думал, что до конца работы ему нужно еще пять лет. С потолка свисали голые незажженные лампочки, и глаза болели. После того как четыре года назад пожар, возникший из-за короткого замыкания, уничтожил главный храм, все электричество отключили. Но Дмитрий не возражал. Ему приснился кошмар, в котором его заново собранная библиотека сгорела.
26