– Не знаю, как он пришел к буддизму. Он говорит, что его родители были атеистами. – Он слабо улыбается. – Но тогда и мои тоже…
– Всегда были?
Он так редко говорит о себе.
– Да, всегда. – Его голос отстраняется, словно речь о чем-то давно прошедшем. – Отец работал в комсомоле, молодежной коммунистической организации. Работал в Крыму (там я и родился) и в Узбекистане. Но никто особо не верил.
Он удивленно смеется. Капюшон с его бритой головы соскользнул.
– А вы? – спрашиваю я.
– Я долго работал на Славу в Китае. Меня всегда привлекал Восток. Много путешествовал – всегда в одиночку, как и вы. Потом однажды я приехал в провинцию Сычуань – там, где она граничит с Тибетом. Если пойдете на запад от Чэнду, далеко, то доберетесь до горного перевала, и там очень красиво. Помню, что, когда я проходил, мне показалось, что я перехожу от одного сознания к другому… и что-то со мной произошло…
Он разглаживает кусок мятой бумаги и набрасывает для меня: Чэнду – Кандин – Литун – Даочэн. Он пишет это так, словно это святая земля. Я должен попасть туда, прежде чем умереть.
– Повсюду монастыри. Это был измененный мир. Я ощущал, что люди живут по-другому, по другим законам. Там есть гора с тремя вершинами, ее называют Ядин, – он наносит ее на бумагу, – я обошел ее вокруг с тибетскими паломниками, и была какая-то чистота. Но ничего мистического. Люди там очень жесткие, очень прямые. Я не мог говорить ни с ними, ни с монахами. Я все еще не совсем понимаю… Мне было тридцать пять, не юноша. Я не понимаю, как это изменило меня. И это только начало. Прошли годы, прежде чем я оглянулся и понял… – Он встает и идет к своей кровати у дальней стены. В голосе появляется какой-то учительский авторитет. – Но меня привлекла не реинкарнация и не что-то таинственное. Привлекли моральные принципы: те ценности, которым стоит доверять.
Я кладу одеяло на испачканный матрас, но заснуть не могу. Единственный свет исходит от компьютера Славы. Он настраивает для меня свой мобильник, и я выхожу на улицу при свете звезд и звоню жене. Она следит за моим путешествием по карте. «Ты в месте под названием Цугол?» – спрашивает она. Тревога в голосе слышна даже при такой неустойчивой связи. Она говорит, что я нахожусь в самом центре грандиозных российско-китайских военных учений. Это во всех газетах: крупнейшее такое событие за сорок лет, 300 тысяч солдат… Когда она это говорит, я слышу, как тяжелая техника проезжает мимо стен монастыря.
Пытаюсь уснуть. Однако такое ощущение, что Дорчже пробирается ощупью курить каждый час; а один раз Слава начинает долго заниматься йогой, так что я просыпаюсь и вижу его огромный перевернутый торс рядом с моей кроватью; ноги у него там, где должна находиться голова, или переплетаются позади к полу. Гораздо позднее мой сон прерывают армейские грузовики, двигающиеся сплошной колонной. Их оранжевые огни мигают в окнах без штор, и, когда я просыпаюсь через пару часов, они все еще проходят мимо.
Все напряжение на идеальном лице монаха разгладилось. Он становится доброй куклой. «Вы путешествовали по Монголии? Знаете, что там поклоняются Чингисхану. Это потому, что они очень бедные, и им больше нечего делать…» Затем снова раздражающее хихиканье. Вчера я недооценил его. Сегодня я ищу в его словах эзотерическую мудрость.
На рассвете он ведет нас по святилищам монастыря; вдали слышна стрельба. Главный храм поднимается над нами тремя этажами киновари и золота. Многоярусные крыши в мирной симметрии загнутых кверху карнизов со свисающими по углам крохотными колокольчиками плывут над его крылатыми колоннами, облицованными многоцветным камнем. По стенам сияют диски из тусклого золота, призванные отпугивать демонов.
Монах говорит, что храм сгорел дотла в 1991 году, а потом был скрупулезно восстановлен. Он вытаскивает из одежды айфон и показывает фотографию, датированную 1890 годом. Выцветший монохромный снимок изображает лам, выстроившихся плотными рядами в праздник Белого слона. Верующие заполняют даже боковые лестницы.
Сквозь сияние малиновых колонн и радужных драпировок мы проходим к белому алтарю с пластмассовыми цветами. Сияющая золотая фигура – не Будда, а почитаемый учитель Цонкапа[27], статуя которого множество раз повторяется на окружающих полках – больше тысячи маленьких фигурок. Монах произносит: «Когда вы поклоняетесь здесь, то чем больше его изображений, тем больше пользы вам!» Я с недоверием думаю про себя, что звуки его хихиканья звучат как-то пронзительно. Смотрю на его непроницаемое лицо. Но, может быть, эти звуки означают что-то еще. Возможно, они непереводимы. Рядом с алтарем негромко поет одинокий лама с лицом цвета красного дерева, а монах проходит дальше.
27