Пиапон не проронил ни слова, его мысли совпадали с мыслями племянника. У Богдана голова умная, сначала хорошо подумает, потом выскажет, все ясно и понятно. Не зря старики уговаривают его стать родовым судьей.
Не выкурил Пиапон трубку, как ввалились первые гости. Разговор оборвался. Вошла Агоака, сестра Пиапона. Шаркнула ногой об ногу, будто снег стряхивала с олочей. Подсела к печи.
— Ты, Агоака, как ночная птица, — сказала Дярикта. — Всю ночь, видно, на ногах, у тебя уже все сварено, только гостей дожидается еда.
— Гости, — фыркнула Агоака. — Когда они были? Теперь люди живут в деревянных домах, у них очаги большие, полы деревянные, чонко[2] нет…
— Тетя, ты свое чонко травой давно заткнула, — засмеялась Хэсиктэкэ.
— Заткнула, что из этого? Холодно, потому заткнула. Что, из-за этого к нам нельзя приходить в гости? Проходишь мимо и нельзя заглянуть? Что, наша грязь пристанет к вам?
— Это к кому пристанет грязь? — вступилась Дярикта.
— Началось! — расхохоталась Хэсиктэкэ. — Папа, слушай, ты ведь давно не слышал, как тетя с мамой состязаются. Вот языки! Как листья тальника на ветру. Ха-ха!
Пиапон, Богдан и гости рассмеялись. Кто не знал в Нярги Дярикту и Агоаку! А они уже не слышали ничего, словно токующие тетерева.
— Я говорю, наша грязь к вам пристанет, — тараторила Агоака, — мы в фанзе живем, пол глиняный…
— Настели досок, кто за руки держит…
— Потому не заходит никто…
— Заходить не будут, если ты трубку не подаешь…
Пиапон рассмеялся и спросил:
— Мать Гудюкэн ты в гости зовешь?
— Как я посмею звать в гости, когда мимо проходят…
— Что у тебя? Талу нарезала?
— Талу из осетрины нарезала, пельмени на морозе…
— С этого и начала бы!
Агоака удовлетворенно сплюнула на золу перед дверцей печи.
— Ты всех зовешь?
— Сказала, да не знаю, придут ли.
— Будешь звать, как сейчас, кто придет? Надо ласково.
— Она хитростью берет, — сказала Дярикта.
— У тебя научилась, а то у кого же!
Дярикта зло сверкнула глазами, прикусила язык.
Агоака опять сплюнула. Теперь уже с негодованием. Она не могла простить Дярикте позора, который та навлекла на Пиапона, когда зайчонка[3] Миры пыталась выдать за сына ее замужней старшей сестры Хэсиктэкэ. Прошло больше восьми лет, вон Иванка какой уже, по грудь почти Богдану, а обида за любимого брата не проходит. А вместе с обидой и злость.
— Ради талы из осетрины в какой грязный дом не пойдешь, — сказал Пиапон, натягивая на ноги торбаса. — Богдан, ты разве не хочешь немного грязи из большого дома вынести?
— Дед, пить не хочу, — поморщился Богдан.
— Боится, — сказала Агоака, — думает, оженю его. Нет невесты, не бойся.
— Ты чего такая злая, тетя? — спросил Богдан.
— Рада, что не идешь в гости.
— Печенку осетровую оставила?
— Оставишь, когда рядом эти коршуны — Кирка да Хорхой.
— Не злись, иду.
Когда Богдан пришел в большой дом, там в сборе были все дети Баосы, зятья, внуки — полный дом.
Хорхой с Киркой посадили его за свой столик.
— В тайге ты совсем оброс, — сказал Хорхой, оглядев Богдана, — скоро косички вновь заплетешь.
В Нярги Богдан один был без косичек; когда он возвратился из Николаевска без кос, няргинцы подняли его на смех: «Что за голова у тебя, Богдан, точно обгорелая кочка. Ха-ха!» — «Богдан, за тебя ни одна девушка не выйдет замуж. Где твоя мужская красота!»
Только Пиапон да несколько юношей сочувствовали Богдану. Они хотели быть похожими на него, но боялись насмешек. Богдан предлагал им отрезать косы, обещал подстричь по-русски, по-городскому. Велик был соблазн, но юноши все же устояли. Сидят перед Богданом, красуются косичками. Хорхой завидовал расческе Богдана, все тетки пытались выманить у него ножницы и чего только не предлагали взамен.
— Нет, Хорхой, косичек у меня не будет. Поеду в Малмыж, там есть мастер, умеет стричь.
— Тебе хорошо, ты из города вернулся без кос.
— Какая разница, в городе отрезать или в Нярги?
— Совсем другое дело из города вернуться…
Гудюкэн, дочь Агоаки, подала чашку мелко нарезанной осетрины. Агоака поднесла Богдану водки в фарфоровой чашечке с ноготок.
— Пей. Что за нанай ты? Какой ты охотник? Косу отрезал, от водки морщишься, от женщин отворачиваешься. Пей.
Богдан усмехнулся, обмочил верхнюю губу в водке, вернул Агоаке. Та тоже помочила губы и вернула Богдану. Тот выпил.