Яков, прикусив губы, встал, пытаясь успокоиться, и опять перед ним встало ее лицо, уже влажное от слез, и он пожалел, что не поцеловал ее, плачущую. Тогда он зашагал по тропинке через сад, выставив локтем вперед руку, чтобы не наткнуться на ветку, и так шел в темноте мимо яблонь, через заросли сирени, пока не вышел к лазу через плетень. За ржаным полем, в той стороне, где лежал пруд, белела полоска зыбкого тумана. Яков быстро дошел до гребли, постоял там, слушая еле уловимый шорох камыша на пруду, и медленно пошел обратно.
«Все, — решил он. — Галя не будет для меня забавой, надо скорее ехать знакомиться с невестой». Эта мысль успокоила его, и он, насвистывая, не торопясь, пошел домой.
У лаза через плетень в саду кто-то стоял. «Может, матушке не спится», — подумал он, не прибавляя шаг. Но пройдя еще немного, он вдруг понял, что это Галя. И все его благоразумие отлетело прочь. Он сначала ускорил шаг, потом побежал. У самого лаза Яков остановился. Галя, держась одной рукой за плетень, откинулась в сторону, уступая ему дорогу. Он перепрыгнул через плетень и покрыл ее лицо, солоноватое от высохших слез, поцелуями. Девушка обвила руками его шею и шептала:
— Любый мой, любый…
Он поднял ее на руки и закружил, а потом понес, крепко прижимая к себе, чувствуя грудью, как пойманным перепелом бьется ее сердце.
Пела труба в лагере 14-го батальона, призывая ко сну. Яков Васильевич встал, зябко повел плечами и пошел к своей палатке. Надоедливо звенели комары. Он почувствовал, как горит лицо и саднят руки, искусанные ими, и с иронией над собой подумал, что сигнальщик вовремя прервал его забытье, спас от комаров, которых капитан, задумавшись, не замечал, и остановил воспоминания на самом светлом. Да, на самом светлом. Дальше было и радостное опьянение любви, и тяжелое ее похмелье. Зачем вспоминать, зачем рассматривать зарубцевавшиеся раны.
Володя, сын Гали, его невенчанной жены, сейчас в Иркутске. Галя на хуторском погосте.
Сколько бился он, словно об утес, чтобы узаконить свой брак… Нет, пожалуй, не об утес, а о прочно сложенную стену, потому что утес — создание природы, а стена, как и законы, — дело рук человека, который часто сам перед собой воздвигает стены, а потом сам же о них бьется. «Ты помещик, — до самой смерти твердила мать. — Пусть у нас маленькое имение, но мы дворяне. И ты не надругаешься над памятью отца, не женишься на нашей крепостной». Сейчас нет уже ни матери, ни отца, ни Гали. Один Володька.
После всех потерь и разочарований, в марте 1852 года, отставной офицер Дьяченко вступил «вновь на службу поручиком с определением в Сибирский линейный номер тринадцатый батальон».
В Усть-Зейскую станицу, проводив графа Путятина, вернулся генерал-губернатор.
Вечером в маленькой палатке заведующего путевой канцелярией Шишмарева собрались офицеры. Интересно было послушать очевидцев проводов и узнать, что это за Айгунь.
— Из китайского трибунала внешних сношений никаких вестей, — рассказывал Шишмарев. — По-видимому, они согласились с письмом Николая Николаевича, отправленным еще в сентябре пятьдесят пятого года с китайскими уполномоченными, приезжавшими для переговоров в Мариинск.
— А что было в том письме? — спросил командир 14-го батальона майор Языков.
Спросил он не из простого любопытства. 14-й батальон отныне поселялся на устье Зеи, и уже кому-кому, а командиру батальона надо было знать, что мы предлагаем своим соседям за Амуром и что они отвечают. Шишмарев понимал это и ответил как можно подробнее:
— Николай Николаевич писал приближенному к богдыхану сановнику, князю И, что Амур представляет самую естественную и бесспорную границу между двумя государствами. И что только разграничение по рекам устранит всякий повод к недоразумениям между Россией и Китаем как в настоящее время, так и в будущем.
— Ясно, что они считают этот вопрос решенным, — заговорил полковник Моллер, ездивший в сопровождении Шишмарева в Айгунь. — Они и в этом году сразу согласились на следование в Николаевск отряда войск, каравана грузов и катера со свитой посланника. Между прочим, ни одного возражения не было и по поводу выставленных нами в минувшем году продовольственных постов. Какие-то указания у айгуньских властей, наверное, есть, но они молчат. Ведь Николай Николаевич писал не только князю И, но и трибуналу внешних сношений о том, что он для защиты восточного побережья Сахалина и Камчатки от посягательств англичан должен учредить летнее и зимнее сообщение по всему Амуру. Все это подтверждал в своем листе трибуналу и наш сенат. Если бы китайцы возражали, то за два года могли бы ответить.