Глаша слушала его, не отвечала, только умиротворенно, про себя улыбалась его словам, будто шла она не на арестантскую баржу, а под венец.
Дьяченко приказал не тревожить сегодня солдата, не наряжать его на работу. Пусть простится, пусть отойдет немного от своей беды.
Но отчалила от берега лодка, а потом, дождавшись ее, снялась с якоря баржа, и оттуда донесся протяжный крик:
— Прощай, Игнаша!
Это было все. Стой не стой — Глашу уже не разглядеть в толпе других каторжанок. И Тюменцев, махнув рукой, но не Глаше, а от отчаяния, оттого, что ничего изменить нельзя, подобрал шинель и побрел разыскивать Кузьму Сидорова, своего напарника по работе.
Кузьма, прихватив пилу и топоры, уже ушел в лес. Он знал, что Игнат придет, что человеку надо забыться, а лучше всего горе забывается в работе.
Рота была занята своим делом, будто ничего не произошло. Уже белели отесанными бревнами первые венцы рубленных в лапу домов. Там у плотников раздавался голос унтер-офицера Ряба-Кобылы. За этими начатыми домами солдаты корчевали кустарник под следующий дом и ходил с рулеткой, обмеряя площадку, батальонный командир. В разных концах прибрежного леса шаркали пилы или стучали топоры. Игнат все это видел и не видел, слышал и не слышал. Ему бы сейчас упасть в траву и покататься по ней, завыв от отчаяния, или напиться так, чтобы все забыть. Но он шел по знакомой тропинке на стук топора Кузьмы Сидорова.
Вот топор Кузьмы, ударив последний раз, замолк, и потом заходила, постанывая, пила. «Наверно, кого-то послали с Кузьмой вместо меня», — равнодушно подумал Игнат, не убыстряя и не замедляя шагов. Открылась прогалина поредевшего от вырубки леса с помятым от падения деревьев кустарником, со сваленными беспорядочно ветками и повядшей на них листвой. А в конце прогалины Кузьма вместе с каким-то рослым незнакомым солдатом подпиливали первую в этот день лесину. Лицо великана солдата заросло многодневной щетиной, волосы давно были не чесаны, а одежда его вся износилась и изорвалась. Но пилили Кузьма и тот солдат хорошо, сразу приладившись друг к другу, пила весело повизгивала и, играючи, ходила, вгрызаясь в ствол. «Ишь, как ладно работают, — подумал Игнат. — Кто ж это такой с дядькой?»
Он подошел поближе, и тут только солдат, увлеченный работой, заметил его. Он выпустил из рук пилу и, перепрыгивая через валежины, побежал в чащу. Кузьма растерянно оглянулся, увидел Игната и, поняв, кого испугался его помощник, крикнул вслед солдату:
— Михайло, дурень, да куда ты? Это свой!
Но солдата уже не было видно.
Кузьма выпустил из рук пилу и сказал Игнату:
— Одичал совсем, каждого куста боится. То ж наш помощник — «леший». А если по правде, то беглый солдат Михайло по фамилии Лапоть. Михайло! — крикнул он опять. — Да не хоронись ты, как тот заяц! Вылазь, говорю!
Лапоть молчал. Или забежал так далеко, что не слышал Кузьму, или откуда-нибудь из укрытия приглядывался к Игнату.
— Пришел я, — стал рассказывать Кузьма, — выбрал лесину. Думаю, дай я ее подрублю, пока Игната нет. Только это примерился топором, слышу, кто-то меня окликает: «Кузьма, слышь-ка, Кузьма!» Оборачиваюсь — никого! Что такое, — думаю, — показалось, что ли? А из кустов опять «Кузьма! Подойди-ка сюда!» Я, парень, даже оробел. Опять про лешего вспомнил. Накликали, думаю, мы его на свою голову. А сам виду не подаю, стою, топоришком покачиваю и отвечаю: «Чего шумишь-то, тебе надо, ты и подходи». Ну, он там пошебуршал в кустах и вылезает. Мать ты моя, и правда, как леший. Грязный весь и оборванный. Я, веришь, тягу хотел задать. А он упреждает: «Ты не бойся, я тоже солдат». Вижу, верно, у него на плече один погон болтается с четырнадцатым номером. Ну, подошел он, разговорились, оказывается, бежал он из 14-го батальона. С унтером там подрался… А тебя, брат, как подвело, — сказал он вдруг Игнату. — С лица сразу сдал и под глазами вон сине… Да вон он вылез, Михайло-то.
Озираясь по сторонам, к ним нерешительно подходил Михайло Лапоть.
— Ты как узнал, что меня Кузьмой зовут? — спросил у него Сидоров.
— Я за вами давно смотрю. Ну, слышал, что вы тут балакали.
— Вот дурень, — сказал Кузьма Игнату, — он тут одной рыбой да ягодой питался. И сухари из землянки это он утянул, ну кисет мой тоже… Как же ты дальше решил? Что делать-то думаешь?