— Как же это ты, Любушка, а?..
— Отпусти, — жалобно попросила Люба, но Яшка будто не слышал ее просьбы. Только заглянул ей в глаза — в них была растерянность, но не испуг. И что-то жалостливое, молящее, как у напроказившего ребенка.
А Яшка смотрел на нее пронзительными немигающими глазами и взглядом словно о чем-то просил. Спотыкаясь о кочки, он чуть-не бегом донес девушку до самосвала. Посадил в кабину, втиснулся сам.
— Гони! — приказал он шоферу.
— Ты куда? — окликнул его бригадир.
— На свадьбу, — процедил Яшка и зло, повышая голос: — Не видишь, человек пострадал. Должен я помочь или нет? Гони! — повторил он шоферу.
Яшка довел Любу до дверей барака и мгновенно скрылся.
Вернулся с поллитровкой в кармане. Силой заставил Любу, которая успела переодеться в сухое, выпить водки, посоветовал лечь в постель и ушел.
Яшкина водка не помогла. Люба металась в бреду. Ко лбу ее нельзя было прикоснуться. Больницы в поселке не было. Врач медпункта настаивала, чтобы Любу увезли в город, но Натка не разрешила. За Любой ухаживали — в комнате было четверо девчат — по очереди. Отпрашивались раньше со смены, чтобы с рук на руки передать больную. Люба никого не узнавала, часто просила пить. На четвертый день, когда Натка, усталая после работы, сидела у кровати и с горестной задумчивостью поправляла на лбу у Любы смоченное под краном полотенце, та впервые открыла глаза, ясным измученным взглядом посмотрела на подругу.
— Очнулась? — радостно, словно не веря себе, воскликнула Натка.
Люба в ответ слабо улыбнулась. На щеках ее проступил едва заметный румянец. Девушка приподнялась, оперлась на локоть. Осмотрелась, точно была в чужой комнате.
— Долго я так?..
— Четвертый день. Да ты лежи, лежи, — зачастила Натка, — тебе нельзя много говорить. Так докторша наказывала. У тебя воспаление легких.
— Я очень хочу есть. — Люба выпростала из-под одеяла руки, сняла полотенце.
— Сейчас, Любушка, сейчас, миленькая, — Наткиной радости не было предела.
Она засуетилась, загремела кастрюлями. Из-за цветастой ситцевой занавески, где стоял кухонный столик с электрической плиткой, донесся ее голос:
— А Яшка-то, знаешь, рвется к тебе. Не может быть, говорит, чтобы не выздоровела. Мало, значит, водки ей дал, надо было больше. Самое верное средство от простуды. Хочет на тебя поглядеть, только я не пускаю. Нечего ему здесь делать!
Люба слушала, уронив голову на подушку, — она была еще очень слаба. Упоминание о Яшке вызвало в душе Любы противоречивые чувства. Приятно было узнать, что о ней кто-то, кроме подруг, заботится. Но почему именно Яшка, зубоскал и увалень, которому, кажется, на все на свете наплевать? Только потому, что помог выбраться из ямы?.. И все-таки не кто-то, а Яшка справляется у девчат о ее здоровье.
Девушка лежала, прикрывая рукой глаза отсвета. По белой наволочке разметались каштановые косы. В серых глазах — горячечный острый блеск.
— Тебе плохо? — всполошилась Натка, подходя со сковородкой в руках, на которой сердито шипела, вздувалась мелкими белыми пузырьками яичница.
Люба открыла глаза, улыбка тронула ее полные, побледневшие губы:
— Голова немного закружилась.
— А глазищи у тебя! Большие такие, красивые!.. — Натка присела на табуретку, с простосердечной завистью сказала: — Ты еще интереснее стала. Нет, правда! Не веришь?
— Нырни в ледяную воду — и ты похорошеешь, — шуткой защищалась Люба.
— А мне ныряй не ныряй — не поможет. Разве только Яшка лишний раз взглянет, — лукаво сказала Натка.
— Ну уж заладила: Яшка да Яшка. Нашла свет в окошке… — устало сказала Люба.
Но сама продолжала думать о Яшке. И на второй и на третий день.
Девчата, как только Люба стала поправляться, занялись своими делами, вечерами бегали в кино. Неуютно одной в помещении. Тоскливо. И все чаще вспоминала Люба, как упала в яму, и свой страх словно заново переживала. Вспоминала Яшку. Крепкого. Грубоватого. Сильного. Какой он на самом деле? Может, это только кажется, что грубый… Он тогда — Люба это отлично помнит — отчего-то испугался…
Однажды, когда сумерки окрасили беленые стены комнаты в синий цвет, в дверь кто-то сильно постучал. Вошел Яшка, щелкнул выключателем. Люба зажмурилась от яркого света и тут же спохватилась — натянула одеяло на голое плечо, прикрыла узкие розовые тесемки сорочки.
Яшка стоял у порога — широкий в плечах, лохматый, и, как всегда, скалил ровные белые зубы.
— Физкульт-привет! — залихватски поздоровался он и осведомился: — Живая? Совсем живая? Хорош-шо!..