— Гениальный… банальный… — начала дурачась поддразнивать Варенька. Ей опять стало весело. — Может, тебя на место Подойникова назначат?
Михаил досадливо качнул головой, откинул назад волосы и с недоумением, будто отвечая на какие-то свои мысли, проговорил:
— Какая ты, Варя, странная…
Остаток дня провели на небольшом мысу, рядом с большими деревянными мостиками. Михаил читал, Варенька играла в волейбол.
Вернулись поздно. Михаилу было грустно. Всю дорогу и дома его преследовало ощущение, будто из прежней жизни что-то безвозвратно уходит. И такое, чего не вернуть ни улыбкой, ни лаской…
Подойникова не уволили. По-прежнему он ходил по стройке своей медвежьей походкой, широко отставляя локти и сдвинув на правое ухо серую, в пятнах, фуражку. Кто-то переиначил старую поговорку на новый лад: «С экскаватором не тянись, с Подойниковым не дерись», — и она теперь гуляла по участкам, вызывая злые замечания рабочих.
Говорили, что Подойников, прочитав заметку, произнес:
— Дерябин постарался. С заметки желтый яд каплет…
Михаил решил пока ничего не рассказывать Вареньке. За последнее время она воспринимала все болезненно.
Вскоре на общем собрании Михаил сказал, что руководители управления спекулируют на энтузиазме молодежи. Это каждый может подтвердить. Экскаваторы простаивают, а траншеи приходится вручную прокладывать.
Слушая его выступление, Подойников что-то писал в блокноте. А потом так обернул дело…
В общем, оказалось, что виноват в отставании управления не начальник строительства, а он, Михаил Дерябин. На его участке недавно рухнуло перекрытие над подвалом дома.
Комиссия установила, что плиты на стройку поступили недоброкачественными, но для Подойникова лишь бы была зацепка.
— Доругаешься вот. Возьмут да уволят, — холодно произнесла Варя, когда Михаил не в силах больше скрывать, сообщил ей, наконец, обо всем.
— А совесть свою я могу уволить? — горячо сказал Михаил и вдруг смутился: получилось, как на митинге.
Кажется, и слова одни и те же, а понимают по-разному. Будто они разделены дощатой перегородкой: оба слышат речь, но один при этом и слышит, и видит, а до другого доносятся только слова.
Валентина Антоновна, с первых же дней ставшая, как она сама выразилась, на страже семейных интересов, все пристальнее следила за поступками зятя. А однажды, когда Михаил вернулся домой позднее обычного, она, открывая дверь, принюхалась…
«Дожил!» — усмехнулся он про себя и за весь вечер не проронил ни слова.
Варенька переводила взгляд с мужа на мать, с матери на мужа и, улучив минуту, сказала:
— Как тебе не стыдно! Почему ты не разговариваешь с мамой?
— О чем?
Валентина Антоновна, склонившись над шитьем, вздыхала. Приподняв к свету какое-то платье, придирчиво осмотрела работу, отложила в сторону.
— Михаил Петрович, — позвала она негромко, — я хотела поговорить с вами.
Михаил удивленно посмотрел на нее: прежде теща никогда так не обращалась, все «Мишенька» или, в худшем случае, «Миша».
Валентина Антоновна бережно укладывала очки. Жалобно стукнула крышка футляра, который она положила на столик швейной машины.
— О чем, Валентина Антоновна? — опять спросил Михаил и заметил настороженный и предупреждающий взгляд Вареньки.
— Мне кажется, — медленно заговорила Валентина Антоновна, и Михаил почувствовал, что она тщательно подбирает слова, — мне кажется, что я мешаю вам жить…
— Что вы?!
— Нет, нет. Не перебивайте! Я чувствую, что вы сердитесь на меня. А за что — не пойму. Может быть, я не права — не спорю… Но жизнь есть жизнь. — Валентина Антоновна пожала плечами, словно утверждая за собой право судить о жизни шире, чем они.
Варенька подошла к матери, обняла ее сзади и заговорила со слезами в голосе:
— Мамочка! Ну зачем ты так? Что мы без тебя будем делать? Ведь ты же наш ангел…
Михаил ерошил волосы, тер виски, ловил какую-то важную, но все время ускользающую мысль.
— У меня неприятности, понимаете? — медленно проговорил он, думая о том, что жена и теща не все знают о его неладах по работе.
Валентина Антоновна гладила, едва приметно похлопывая, руку Вареньки. Когда заговорил зять, она кивнула.
— Я, наверно, устаю от всего, — тихо добавил Михаил. Валентина Антоновна еще раз качнула головой и спокойно закончила:
— Поговорили и будет. Не обижайтесь на меня, Михаил Петрович. Чего между своими не бывает! Лишь бы вы, молодые, не ссорились. Главное, чтоб семья была крепкая. Так-то оно лучше, спокойнее.