— Тоже правильно, — прикололся я, — Гаста Горгадская, значит?
23. В замке у шефа
— Максим, ну не навьючивай меня ещё и этим! — Фабриций ходил взад-вперёд по комнате, что твой тигр по клетке, — Ты же был на месте сам и видел всё собственными глазами. Ты знаешь эти вопросы лучше меня, ну так и реши их сам на своё усмотрение.
— Так полномочия же только у тебя, — что-то мне, млять, не нравится ход мыслей босса, и если это именно то, чего я опасаюсь, то это звиздец всему.
— Ну так и принимай полномочия! — млять, этого-то я и боялся, — Приказ я хоть завтра подпишу, и в правительстве все проголосуют, как надо — в чём проблема?
— Фабриций, ну подумай сам, ну какой из меня в звизду глава правительства?
— А из меня?! Максим, я тут барахтаюсь, как хрен в замёрзшей воде! Я и трети всех дел не разгрёб, а уже загребался и решаю — млять, как ты это называешь? Три самых круглых вопроса?
— Глобальных?
— Да, всей Ойкумены, раз уж ты считаешь её круглой.
— Кто я, где я и какого хрена я тут делаю?
— Да, именно их. Боги, и как только дед справлялся с этой ношей! Я один и я не могу разорваться надвое. Как я могу тянуть одновременно Оссонобу и Гадес? Отец тоже разорваться пополам не может — ты же знаешь, что такое Карфаген.
— Млять, ещё худший гадюшник, чем Гадес.
— Вот именно. И разве оставишь его надолго? Вот, обдумывали мы с отцом это дело и так, и эдак, и по всем видам выходит, что кроме тебя Оссонобу поручить некому. Так что принимай правительство и все вопросы, какие ты сможешь решить сам, решай на своё усмотрение. Мне будешь только докладывать о самом важном и согласовывать то, на что нужны будут серьёзные денежные вложения от нас. Серьёзные — это от трёх десятков талантов серебра, а на всё, что меньше, будешь просто отписывать мне вкратце, на что эти деньги нужны. ПОКА от трёх десятков, а дальше — будет видно…
— Млять, Фабриций, я и до дома ещё ни хрена не добрался, семью ещё ни хрена не повидал, а ты меня тут сходу без палицы охреначиваешь!
— Велия знает. Она предупредила меня, что ты вряд ли обрадуешься. Кстати, мы с отцом обсудили — он согласен удвоить твою долю в наших делах, если ты примешь наше предложение. Если этого мало — скажи мне безо всякого стеснения, сколько ты хочешь, я отпишу об этом отцу, и если это будет в разумных пределах — думаю, отец не откажет.
— Об этом Велия тоже знает?
— Да, я сказал ей. Так не делается, я всё понимаю, но млять, мы тонем и берём в руки любую солому. Вспомни сам, делал ли я так хоть когда-нибудь раньше…
— Да, тут особый случай, и я не в претензии. И когда она тебя предупредила — до того или после того?
— К сожалению, после. До того — сказала мне, что ты будешь лягаться.
— А ты бы на моём месте не отбрыкивался? Ну, хоть одно приятное известие — рад убедиться, что не ошибся в выборе жены, и детям, стало быть, не в кого было пойти дураками. Млять, дай мне хотя бы помозговать — даже мелом предварительно не посыпал перед тем, как охреначить! — я прикурил сигариллу от ударно-кремнёвой зажигалки.
Я ведь, в отличие от Володи с Серёгой, так и не попал домой. Тому, что нас ещё на подходе к испанскому берегу перехватила гадесская бирема, удивляться не стоило — на то Гадес их и держит, чтобы они патрулировали окрестные воды, пресекая пиратство. Что о нашем возвращении знали все, кому об этом знать полагалось, тоже вполне естественно — ещё по весне буквально вслед за нами на Горгады прибыло судно, привёзшее почтовых голубей, так что генерал-гауляйтеру не составило труда экстренно известить начальство о нашей успешной миссии. Но вот когда с патрульной биремы хоть и дружественного нам, но всё-же иностранного государства вдруг спросили персонально меня — кто бы на моём месте не заподозрил неладное? Врученное мне навигатором биремы письмо Фабриция с приказом, взяв с собой лишь минимум слуг и вещей, пересесть на бирему и немедленно проследовать на ней к боссу — ага, в Гадес — удивило меня уже меньше, хоть я и не терял ещё надежды на то, что дела наши обстоят не столь хреново. Надежда умирает последней.
Надо отдать боссу должное, он дал мне докурить спокойно, не компостируя при этом мозги. И так, млять, крыша едет, не спеша, тихо шифером шурша. Конечно, никто из нас не вечен, все живые люди, и старик Волний даже при всём своём богатырском для его лет здоровье не мог тянуть свою лямку до бесконечности. Тоже ведь абсолютно не из тех, кому грызня пауков в банке по кайфу, и столь вредная работа ну никак не способствовала долголетию, и удивительно ещё, как он только продержался на ней столько, сколько иные и на спокойной не живут. И ведь не просто продержался, а так, что покажите мне такого, кто управлял бы кланом лучше. Но млять, до чего же не вовремя! Нет бы старику прожить и продержаться ещё хотя бы пару-тройку лет! Ведь без него — жопа! Не в том плане, что с преемником беда — и смена достойная, и сработались мы с означенной сменой прекрасно, но млять, ведь все же планы смерть Волния-старого перекочевряжила сикось-накось! Всё было так хорошо продумано — тоже не идеально, но более-менее оптимально для нашего кадрового затыка, а теперь придётся импровизировать на ходу в жёстком цейтноте. Даже если я сумею отбрыкаться от этого премьерства, а если не сумею — тогда вообще звиздец всему. Млять, надо суметь, позарез надо…
— Фабриций, мы с тобой сейчас не в Оссонобе и можем позволить себе называть вещи своими именами, — я решил зайти издалека, — По сути у нас два царя — бутафорский и настоящий. А значит, и две царских династии — Миликониды, которые только царствуют, и Тарквинии, которые реально владеют и правят царством. И если настоящий царь правит не сам лично, а через своего наместника, то значит, для нас именно этот наместник и есть наш реальный царь по факту. И это, собственно, хоть и не демонстрируется открыто, но и ни для кого не секрет. И если этот наместник-царь называется у нас главой правительства, то разве не должен он быть членом правящей семьи?
— Ну так а ты у нас кто? Ты — зять семьи и уже в силу этого не чужой в ней.
— Фабриций, я же не просто так заговорил о династии. В неё я не вхожу, а вы с отцом предлагаете мне занять должность, положенную только Тарквиниям. Это опасный прецедент, и не следовало бы его создавать.
— Да какой там прецедент! В Карфагене так делается сплошь и рядом.
— Но ведь мы же не в Карфагене. В Испании, да ещё при живых представителях династии, это неправильно и беспрецедентно.
— А Баркиды? Гасдрубал, зять Гамилькара, разве не правил вполне официально при живом молодом Ганнибале?
— Так ведь Баркиды — это тоже Карфаген, не очень-то считавшийся с обычаями подвластных турдетан, а у нас — турдетанское государство. У турдетанской знати такое не в обычае, и зачем же нам смущать умы?
— Ты ТОЛЬКО из-за этого отказываешься?
— Конечно нет. Это только одна из нескольких причин, самая важная для вас, но не самая важная для меня. Для меня гораздо важнее три других. Во-первых — у меня моя промышленность. Кто будет руководить ей и развивать её, если я увязну по самые уши в управлении государством? На управляющих всего не переложишь — то и дело возникают вопросы, которых им без меня не решить. Вот не было меня несколько месяцев, так опять наверняка целая куча накопилась. И когда мне её разгребать, если ты нагрузишь на меня всё правительство? Мне и с коллегами-то вопросов хватает за глаза.
— Но ведь мы же предлагаем тебе увеличить твою долю в наших общих доходах. Разве это не покроет тебе упущенной прибыли в твоих собственных делах?
— Так не в одной же только прибыли дело. Промышленность — это оружие, это машины, это транспорт и инструмент. Это сельскохозяйственный инвентарь наконец.
— Млять! Тут ты прав — с этими нашими неурожаями! И это только во-первых?
— Да, это только во-первых. Во-вторых, нам надо разрабатывать, испытывать, а потом и производить во множестве технические новинки, а для этого и промышленность переоснащать. Там много такого, чего римлянам показывать нельзя, а значит, в Нетонис надо всё это переносить и заниматься там. Как я это сделаю, если я намертво застряну в Оссонобе? Те же переговорные машины, например, или более совершенные корабли…
— Проклятие! И тут ты прав! Я ведь ещё не сказал тебе? Акобал ещё не вернулся сюда, но добрался уже до Нетониса. Почтовый голубь оттуда принёс известие о том, что он потерял один из своих кораблей.