Разновидностей «хлопальщиков» и «проказников» было не перечесть. Можно было найти и с ягодным вкусом и с жвачечным и даже со вкусом какого-то блевантоса. И конечно баров с «проказниками» на нашей улице было ещё больше – около ста. Все хозяева баров друг с дружкой дружили, не говоря уж о посетителях.
Таким вот нехитрым образом, вписавшись в пейзаж Репербана, папа одновременно обзавёлся и новыми друзьями. Когда папу спрашивали, с какого момента он здесь живёт, он искренне пожимал плечами и загадочно бормотал: – «Кажется, что я жил здесь всегда. Не помню, что было до этого». Друзья уверенно хлопали «хлопальщиками» в подтверждение.
Отпетых Бармалеев в друзьях у папы теперь было штук сто, и это едва ли меньше чем конкурирующих баров. Если про всех буду рассказать, то история запутается окончательно. Перечислю лишь основных Бармалеев – самых закоренелых.
Наибольшим почётом на Репербане пользовался сын херра Павловского. Он занимался жонглированием на автостраде, шнырял между машин на оживлённом перекрёстке под двумя уходящими в небо башнями. Звали его Траурный Эммерих. Траурный – это по-немецки грустный, хотя не припомню, чтобы Эммерих при мне таковым был. Не был он и на Бармалея внешне похож. Только подойдя и заглянув в глаза, можно было провалиться в них как в колодец и добыть на дне этот опознавательный знак – Бармалей реппербанский отъявленный!
Раньше Эммерих служил профессиональным жонглёром из цирка «Ронкалли». Он любил показывать, как жонглируют в цирке по настоящему, а не только на автостраде.
А уж жонглировать по-настоящему он умел всем, что можно поднять в воздух хоть на долю секунды – хоть апельсинами, хоть обойными гвоздиками, в общем, дофига чем! Например, визитными карточками. Например, на ветру, когда ветер вырывает из рук карточки и уносит. Выглядело это очень красиво.
За разговором Эммерих мог оборвать тебе пуговицы на пальто. А потом, пожонглировав пуговицами с полчаса, пришить всё обратно. Листьями осенними жонглировать он умел, жонглировал часами на пару с деревом! Ну а коронным номером Эммериха было жонглирование кошкой и тойтерьером Тобольской Дульсинеи одновременно!
Почему-то для заработка на автостраде, Эммерих выбрал наименее зрелищный из всех своих трюков. Он жонглировал тремя невзрачными, обтянутыми изолентой палками. Жонлировал быстро, уверенно. Но те, кому довелось увидеть, как Эммерих обойными гвоздиками жонглирует, а потом начинает вдруг теми же гвоздиками фехтовать, всегда спрашивали почему он жонглирует на публике двумя скучными палками. Эммерих объяснял это просто. С тремя палками у него оставалось больше времени на то, чтобы обойти все машины с полиэтиленовым мешком и собрать в него побольше денег. А аплодисменты непрофессионалов его не интересовали.
Каждое утро Эммерих занимал своё место у перекрестка, тощий, седоволосый, уверенный, будто и вправду на страже нашего Репербана стоял. Иногда он начинал изо всех сил драться палками сам с собой. А как только включали красный свет на проезжей части, он уверенно выходил к машинам. И если Траурный Эммерих не запутывался в свисающем клочьями драном шмотье, он на тридцать секунд становился полноправным хозяином автострады. Пусть на тридцать секунд, зато настолько полноправным, что случайно споткнувшись о камешек, подметал асфальт, будто пол. Туристы видели его, едва только появлялись на Репербана. А когда уходили, Эммерих в шутку напоминал, что он тут на страже. И таким образом получал с каждого центов по двадцать.
Так что грустить по-настоящему Грустному Эмериху было некогда. Поговаривали, что траурным его называли вовсе не из-за грустей, а из-за столкновения с похоронной процессией. В тот день он жонглировал так хорошо, что покойник вылез из гроба и побежал через проезжую часть аплодировать.
В друзьях у папы ходил некий профессор Петерманн, продававший свою честь и то, о чём лучше не спрашивать. С этим профессором мало кто мог общаться больше пяти минут, но папа за разговорами, бывало, провожал его прямо до дома. Кстати или некстати, он подружился с ужасными кожаными близнецами Сачковскими, а также трансгендерным немецким голландцем по имени Миша Аугенбах. При звуках имени «Миша», сердце папы дрогнуло – он вспомнил, что лучшего друга из прошлой жизни тоже Мишей зовут!
Но здесь имя Миша оказалось голландским. И голландец Миша Аугенбах, привыкший к тому, что с ним никто не общается, честно предложил все отношения прекратить. Но папа прекращать отношения отказался. Он был настоящий друг из тех, что поётся в песнях, мол не разлей вода и можно пойти на медведя.
Из странных папиных знакомых ни на минуту нельзя забывать о предводителе банды мотоциклистов, которого, впрочем, не звали никак. Внешности он был самой заурядной. Вовсе не бармалеевской. Определить его возраст было невозможно. С лысыми Бармалеями это иногда происходит. На вопрос как же его всё-таки звать, предводитель байкеров отвечал хриплым насмешливым карканьем. Похоже, что у всех местных были разные версии на его счёт – иногда даже немного обидные.