11
На следующий день опять лил дождь. На Репербане снова было не так весело, как хотелось бы в каникулы. Если уж рассказывать всё до конца, то в этот день было вообще невесело. Чего мне хотелось? Хотелось повеситься. Причём невзначай. Чтобы никого этим поступком не рассердить, не обидеть.
Наверное, так всегда чувствуешь себя в дождь. В Гамбурге он льёт как из ведра каждый день, но про это я уже говорила. Дождь лил себе, да лил. Второй день летних каникул оказался ещё более тоскливым, чем первый.
Никто не позвал меня на прогулку. Ходжа, пообещавший увидеться, куда-то пропал. Я пробовала ему звонить. В телефоне пели песенки, оповещающие о том, что хозяин вне зоны действия сети или выключен. От нечего делать, я начала слушать эти песенки как радио. Вдруг всё-таки Ходжа ответит? Но песенки были какие-то однообразные. Прослушав песни с припевами «Кузо-кузо» «Оф-оф» и «Белаим-белаим» я быстро устала. А потом и деньги на телефоне закончились. Народ на улице, тем временем, принялся рассаживаться по скамейкам, не обращая внимания на дождь. Время клонилось к закату.
Сидя на подоконнике и завернувшись в скатерть, я подводила итоги дня. Версию о том, что меня бросили на произвол судьбы, рассматривать не хотелось. Всё-таки, я им уже давно не какая-то Романова. Я им давным-давно Ана Ананас!
Капли дождя стекали по нашему маленькому пластиковому окошечку без намёка на занавеску, а я размазывала слезу и пыталась высидеть грустные яйца. Так сказал папа. Он появился в моём обижательном углу лишь на секунду, чтобы не закрывать свою «Кавабунгу» на ключ. Он просто вышел на перерыв. Из «Кавабунги» он притащил с собой булькающий чай, который даже не булькал. Такой чай я отвергла. А ехидную фразу про грустные яйца почему-то запомнила.
Никогда ему этого не прощу. Я ведь и про пустой ланчбокс в последний день учёбы ещё не забыла!
Высиживая яйца на подоконнике, я отметала одну версию за другой.
А что, если Бюдде, Барсука, Ходжу и Олли просто забрали на каникулы? Взрослые каникулы, когда родители могли нас действительно куда-нибудь забрать, случались ближе к августу и длились неделю. К тому моменту веселье сдувалось как воздушный шарик.
А пока мы веселились в начале каникул, взрослые на Репербане работали не покладая рук.
Спустя ещё полчасика, мне надоело выдвигать версии и страшно захотелось собаку. Потом маму. В конце концов, мне захотелось, чтобы отец никуда не уходил, а был ко мне пристёгнут на поводке вроде карманного тойтерьера (видела такого у девочки из школы на втором этаже). Это чтобы его никогда не потерять. Можно ещё постоянно напоминать о себе резким дёрганьем за ошейник (дёргать хотелось всё сильнее и резче).
Казалось, больше терять мне здесь было особенно некого. Олли был далеко не самый лучший мой друг. Ходжа последнее время перегибал палку с ухаживаниями. Серьёзнее всех меня обидел вчера Барсук – он даже не попрощался. Я-то думала что мы дружим. А этот чёртов зануда Бюдде меня даже не поддержал. Тот, хоть и попрощался, но смотрел при этом на Олли, как он на это отреагирует.
Дверь кухни неожиданно открылась. С папой общаться не хотелось. Я показала пальцем в сторону и бармалейским голосом скомандовала:
– Вон немедленно!
Но это был не отец. Это была Берта Штерн.
Берта подошла ко мне и потрепала по голове, надолго остановившись на макушке, будто выискивая вшей.
– Что друг мой любезный, – спросила она, – Грустные яйца высиживаешь?
Я сбросила руку резким поворотом головы и неожиданно для себя снова едва не разревелась. Опять эти яйца! Но я постаралась сделать свой голос железным.
– Ещё раз услышу про грустные яйца…
– Прости, – подняла руки Берта. Потом в шутку хлопнула ими по спине.
Я отодвинулась
– Да что с тобой такое? Поделись своим горем.
– Мне плохо, – поделилась я горем. – И я, наверное, скоро умру.
– И что? – не особенно удивилась Берта
– Как что? – удивилась вместо неё я. – Мне некому передать всё накопленное!
– У тебя что, нет друзей? Даже подружки? – спросила Берта Штерн. – Я могла бы ей стать. Хочешь?
От ужаса я чуть не взвыла. Представила себе, как Берта в зелёном домашнем трико на голое тело путает свой будильник с моим. Или, ещё хуже, что мы вместе с ней подпираем стенку, стоя в мохнатых разноцветных сапогах и хихикаем над пожилыми мужчинами.