Взглянув на него с намёком, я надеялась, что выгляжу не обиженно, а, скажем, свирепо. Уж очень хотелось показать глупому недомерку Олли, что у меня есть собственное мнение на этот счёт. И уж точно теперь домой я не пойду ни за какие коврижки. Я сердито продемонстрировала ему свою ладошку в крови. Больше похвастаться было нечем:
– Кровь на моих руках!
Кровь там была теперь уже не только от значка с «клуб-дебилом» (я пропахала себе руку, копаясь в рюкзаке), но и от таинственных Барсуковых ран. При желании можно было диагностировать, что я была просто залита кровью. Увидев, в какой клюквенный кисель превратилась моя рука, я и сама немного опешила. Но чтобы не подавать остальным виду, представила себе, что это и есть клюквенный кисель. В доказательство этого осторожно лизнула руку. Кого я копировала в этот момент уж и не вспомню.
13
Кровь на вкус была точь в точь как карамелька, упавшая в соль. Я поморщилась. А Олли Нож-для-Огурцов облизнулся. Он следил за моими действиями как вампир за анализом крови. Ему понравилось.
– Кровь – это правильно, Ана, – сказал он. – Лизнёшь крови – рассердишься. Только всё равно тебе это не по зубам. Поэтому, лучше иди гуляй, играй в куклы.
Ходжа вдруг перестал считать мелочь. Он гордо поднял голову, выжал намокшую ушанку и сказал с такой гордостью, словно был моим личным рекламным агентом:
– У Аны Ананас криминальное прошлое. Думаю, ей можно всё рассказать.
Ходжа приобнял меня так, будто я была его старой подругой. Сам он был весь в липкой грязи, поэтому пользоваться таким поводом, чтобы узнать всё у меня не было никакого желания.
Я аккуратно сбросила Ходжину руку.
– Ходжа совершенно прав, – сказала я как можно суровее. – Пришло время рассказать мне всё. Иначе криминальное прошлое заговорит вместо меня.
Подкрепить слова было нечем. Банда мини-бармалеев смотрела в мою сторону заинтересованно, но иронически. Даже Барсук. Даже Ходжа, подмигивал остальным через свой бланш. А Бюдде вообще глядел сквозь меня. Он отвлёкся на пролетавшую мимо ласточку.
Всё ещё не зная толком, как следует заканчивать подобные заявления, я вынула из кармана самоубийственный папин пугач. Пугач тот был сделан из гвоздя и куска железной трубки – обёрнут изоляционной лентой, и пах газовой плитой не хуже, чем у Олиной матери в поликлинике. На кой-то чёрт я его взяла с собой к Ренате не знаю. Им даже её пугнуть толком не получилось бы, потому что никто здесь не знал, что это пугач.
Когда-то давно, не зная, откуда пугач взялся в ящике письменного стола, я уже его боялась. Знала, что от гнутой трубки со вставленным внутрь гвоздём можно было ожидать чего угодно. Папа то и дело подливал масла в огонь, называя пугач самоубийственным. Эх, да если внутрь трубки настругать головок от спичек, да побольше, эх да если ещё и швырнуть о землю так, что гвоздь на резинке шибзданёт по этим спичкам внутри, то получится взрыв! Самый настоящий взрыв, от которого можно по-настоящему пострадать, а не какой-то там игрушечный взрывчик для малышей из детского садика.
Помнится, однажды папа грохнул пугачом на заднем дворе. Пришлось делать это под надзором бабушки Дульсинеи. Грохоту было и вправду хоть отбавляй. Наверное, не меньше, чем от взрыва гранаты. Тобольская прочистила уши и потребовала сдать оружие немедленно. Нервы её, видать, подвели. А папа, засмеявшись, объяснил, что работает его самоубийственный пугач только от тех спичек, среди которых он родился – то есть отечественных. От местных, репербановских, безопасных и самоневозгорающихся, толку было как с козла молока.
Что же касается именно факта наличия дома огнестрельного оружия, то держал папа пугач на память о друге, который когда-то сильно подорвался на этом пугаче. Точнее на пистонах. Друг забил внутрь пугача не спичечных голов, а настоящих пистонов. Но и он, подорвавшийся на пистонах, тут не причём. Причина была в том, что в компании ухаживающих за подорвавшимся, в тот момент была наша мама, за которой он немедленно начал ухаживать. Так что этот самострел напоминал ему о безвозвратно ушедших днях. Теперь-то уж точно ушедших.
– Действительно самоубийственный пугач, – задумчиво сказала бабушка Дульсинея Тобольская, – Как всё-таки хорошо, что в наши дни так просто подорваться на пистонах нельзя. Время нынче другое.
Памятуя о словах Дульсинеи о старом времени, я вытащила пугач из кармана без всяких опасений.
Я была уверена, что никто не поймёт, что я держу в руках. К тому, что все вдруг попятятся в стороны, я была не готова. Но Ходжа от неожиданности пукнул. Бюдде вытащил из ушей перегоревшие провода плеера. А Барсук профырчал как барсук: