Конечно, под ванной было сыро. Но не сырее, чем на улице в пять утра. Особенно, если сравнивать с душем из поливальных фонтанчиков. Ванну вы нашу всё равно не представите, поэтому объясняю. Она огромная, старинная, на высоких ножках. Такую конструкцию не так часто встретишь в современных домах. Каждый, кто приходил в гости и мыл руки после туалета, считал нужным прищёлкнуть языком и сказать, что ванн с такими высокими ножками больше не делают.
Забравшись под неё, я убедила себя в том, что когда я стану взрослой, мне будет легче чем сейчас. С этой мыслью, я сладко заснула. В моём сне опять была Яна Эк. Красивая, в лакричном чёрном плаще. Пахла она, соответственно, тоже лакрицей.
– Скоро ли придёт чёрт с граммофоном в руке? – на всякий случай спросила я у Яны.
– Скоро. Он заберёт тебя с собой, – холодно сказала она. – И мы, наконец, увидимся.
– Когда это произойдёт? Сегодня утром?
– Вот ещё, – прошипела Яна Эк. – Не стоит портить такое прекрасное утро.
Яна Эк оказалась права – воскресное утро оказалось прекрасным. Папа спал как сурок, а я с важным видом разгуливала по квартире. Обычно я хожу по лестнице так, чтобы ненароком не скрипнуть. Но сейчас, от радости, я обезумела настолько, что даже съехала по лестнице кувырком. Ещё я думала о том, что надо-таки раздобыть скейтбордную доску. Может и не такую ловкую и скоростную как у Бюдде, но чтобы чуть что, и ты уже прибыл на место.
Надо сказать, когда я что-то хочу по настоящему, а не прикалываюсь, значит мне весело. Я взлетела обратно на второй этаж, с топотом пьяных слонов, даже не удосужившись перемахнуть через скрипучие ступеньки. Ступенькам было сто лет в обед. Они выполняли функцию дверного звонка для тех, кому лень его устанавливать.
– Папа! – закричала я в открытую дверь. – Я ушла на разбой! Я буду там… где может произойти непреднамеренное убийство!
Как ожидалось, папа снова заспал информацию. А за спиной послышалось:
– Эхм.
Я обернулась и увидела, что за мной пристально следит левый глаз Дульсинеи Тобольской. Левый – потому что дверь открывалась вовнутрь, и правым глазом смотреть неудобно. А Дульсинея, как и все полицейские (кроме тех, что были избраны для неожиданных ситуаций) была хорошо натренированной правшой. И если понадобилось бы стрелять, то стрелять она стала бы только справа.
– Шутка, госпожа Шпиннеман, – как можно шире улыбнулась я
– Шутка ли в десять утра? – патетически прогремела Тобольская на весь этаж. То был зычный голос заправского полицейского. – Шутка ли в воскресенье? Шутка ли – орать когда Вахта Давида отходит ко сну! Ничего нового в голову не пришло, чтобы будить всех жильцов на периметре? Я посажу тебя за незаконное проникновение с оружием. Хотя ты без оружия… (тут Дульсинея задумалась) … но всё равно. Ты ведь ушла из дома? Да? Я тебя правильно понимаю?
Я кивнула против собственной воли, раскрыла все карты – ушла из дому, да.
– Вот и не возвращайся никогда!
Дульсинея захлопнула дверь. Я шумно выдохнула. Я не ожидала от полиции такой прыти. Стоило мне только поспать под окнами часа два, как вахта Давида об этом узнаёт и оказывается при этом информирована лучше меня…
В одном Дульсинея Тобольская была права – без оружия выходить из дому не стоило.
Вернувшись домой за оружием, я чуть было не наступила на лежащую поперек собственной кровати Берту Штерн. Голая, худая и извивающаяся точно глист, она спала навзничь. По спине Берты вилась татуировка «Все овцы, кроме мамы». Поспешив плюнуть в её сторону три раза, я предпочла немедленно забыть о том, что кровать моя, а Берта совершенно голая. Я ещё помнила, что сама виновата. Я ушла из дому. Теперь здесь даже кровать не моя. И вахта Давида об этом знает.
Так, оружие… Мне явно был нужен нож. Не для огурцов, разумеется, ха-ха. Столовый!… но, пожалуй, лучше даже выбрать что-нибудь пострашнее.
Я обыскала весь дом. Никаких столовых ножей не нашла. Должно быть, папа опять забыл их на первом этаже в общей посудомойке. В утреннем солнечном свете я проклинала нашу полупустую квартиру, в которой никогда ничего не найти. Когда у меня будет куча денег, все мои вещи будут лежать в специальных ящичках. Распределено будет всё – от носков, до таблеток от посудомоечной машины. Даже ничего должно лежать в специальном ящичке с надписью «Ничего».
Когда нибудь я буду жить одна… Но, в любом случае, это произойдёт не так скоро. Долго задумываться о разных там перспективах на будущее я не могла себе позволить. Обойдясь одним единственным ящиком, который у нас был, я вынула папин громобойный пугач. Пускай отечественных спичек к нему нет, с пугачом в руке было спокойнее.