6
Если в мире бы был какой-нибудь международный гостевой день, то он, несомненно, праздновался бы сегодня – ведь после похода к Ренате я, ни секунды не медля, отправилась в гости к Олли Клингеру. Клингеры проживали в местечке среди берёз. Там реально росла полудохлая березовая роща, по её имени райончик и назывался.
Конечно, выбирать что попало березовой рощей на Репербане в те времена особенно не приходилось, потому что других рощ у нас быть не могло. «Берёзовым» местом на Репербане считалось граффити при сходе к мосту. Там сидел русский актёр Штирлиц на опушке леса, в окружении берёз, разноцветных флагов и розовых треугольников. Прочие репербанские берёзы давно раскисли и потрескались. Но это нормально. В конце концов, здесь у нас настоящий город, а не чуточку города, который посреди леса стоит.
Чтобы выйти к Олиной березовой роще, надо было миновать казино «Каминер». Дальше, за баскетбольной площадкой, но не доходя до многоэтажек, можно было увидеть угловой дом с тремя этажами. Он был единственным на этой улице из кирпича, среди обычных гамбургских белых строений. Я посмотрела наверх, в надежде, что поговорю с Олли через балкон. Клингеровский балкон на втором этаже пустовал. Зато на третьем вешали бельё. А на первом была выставка дегенеративного искусства.
– Осторожно, воздух, – завопила с балкона толстая бабушка. – Убьёт, берегись, головы! – кричала она.
Заинтересовавшись тем, как можно быть убитым воздухом и я подняла глаза кверху. Это было ошибкой. Меня облили с ног до головы. Вода подванивала, в ней полоскали грязную тряпку. – Прости, – раздался крик сверху, – я таз держу на руках уже десять минут…
Я простила. Мне было не до того. Я заранее всех простила.
Заранее зная, что не одна Рената у нас тут со странностями, я решила не удивляться ничему из того, что увижу дома у Олли. Я и не удивлялась. Просто стояла и думала, зачем он волочёт за собой чемодан. Зачем оттуда торчат чёрные брюки, в которых сроду никто не ходил здесь на Репербане? Шорты, которые Олли только что примерял, а теперь держал в руках, тоже были похоронного цвета. И шарф, чтобы горло было в тепле, предохраняя от всевозможных болезней, тоже был чёрным как воронье крыло.
– Хочешь кислую конфету? – спросил Олли, изображая радушного хозяина. – Нет. Дай-ка мне лучше ключ от подвала.
Олли удивился.
– Зачем?
– Дай, – я старалась говорить небрежно. – Мне приспичило.
– Начинается! – Олли посветлел лицом, – Криминальное прошлое!
– Что вы заладили – криминальное прошлое? – рассердилась я, припомнив слова мамы Ренаты. – Было бы криминальное прошлое, я бы уже во всех газетах была.
Олли смотрел на меня, как на комика Отто, продающего слона на панели.
– Ну, ты отсталое поколение – сказал он. – Новости уже давно не узнают из газет. Новости узнают из Интернета!
Нож-для-Огурцов потащил меня в комнату, где родительский компьютер с наклейками «Скорость» вскипал от перенапряжения. Я с интересом наблюдала, как он трещит – у нас компьютера не было. Нож-для-Огурцов безжалостно перезагрузил его через кнопку и открыл интернет. Новостной портал «Мопо» был в закладке. Нужная новость успела убежать далеко вниз, и он долго искал её, хмурясь и чертыхаясь.
– Вот! – сказал он, наконец. – Со вчерашнего дня. Про тебя пишут.
Я с удивлением увидела свою фотографию. На ней я была маленькая, лежала поперёк кресла в тесной квартире. Рядом стоял папа, усатый как дьявол и пока ещё не очень седой. Я вчиталась в текст. По нему выходило, что декоративная мама приехала в Гамбург не просто так. Она подняла настоящую бучу и дала интервью новостному порталу не один раз. «Правозащитник Романов из последних сил держится за Репербан», – прочитала я. Потом сдвинула курсор ещё немного вниз. Под этой надписью белело глупое лицо моего папы в теперешнем бармалейском обличии – лысый безобидный, бармалеистый уж с бородой. А ещё ниже декоративная мама. Очень красивая, но какая-то опасная. А может мне показалось. Балерина Рената Романова – было написано под фотографией. Руки её были сложены так, словно только что резали что-то ножом.
Тут я поняла, что показывать декоративной маме Ренату Колицер уже бесполезно.
Мама встала на тропу войны. Но я всё равно схватила со стола Оллин ключ от подвала (такой заметный, старинный, уже несколько раз виденный ключ, невозможно было ошибиться) и принялась действовать, как при готовке блинов – поскорее переворачивать и не думать. Обратной дороги не было. Милипусик Колицер теперь была моей лучшей подругой. Я не могла её кинуть, наобещав что-то с три короба, правильно?