Отвернувшись на пару секунд от пасторали с взлетающими самолётиками, фрау Штерн с удивлением увидела, как мимо неё пролетает призрак будущей приёмной дочери на инвалидной коляске. Когда Берта помотала головой, чтобы снять наваждение, меня уже не было видно. Зато хорошо было слышно. Инвалидное кресло даже покруче, чем скейтборд Бюдде. Его даже толкать не приходится, а шумит оно гораздо сильней. Мне аплодировал весь аэропорт, но остановить коляску почему-то никому не пришло в голову
Любой на месте Берты Штерн пожал бы плечами и предоставил коляске вести себя так, как ей вздумается. Даже я бы, наверняка, так поступила. Но, как говорит мой папа, логики коренного жителя Гамбурга нам не понять никогда. Она была прямой, как туннель под Эльбой и твёрдой, как динозаврья кость в музее естествознания. Именно эта логика заставила фрау Штерн забыть о своих беспечных занятиях и затребовать по громкой связи анонс.
Коляска уже давно бы притормозила. Помешал ей восточный господин в полосатой чалме, он сердито толкнул меня в сторону паспортной зоны. Благодаря ему, я ломанула дальше. Ужасно мягкие рессоры были у этой коляски. Житель Востока кричал вслед извинения, а я уже была далеко. Через мгновение, один из работников аэропорта, рискуя жизнью, поймал коляску за рукоятку, при этом чуть было не вывернул себе сустав. Теперь он потирал себе этот сустав с озабоченным видом.
Ну а теперь на десерт.
Судя по табличке, имя сотрудника было Ходжа Тупик. Конечно, таким умным, как наш Ходжа Озбей он не был. И дело тут совсем не в фамилии.
У стойки регистрации, адвокат Фрайданк решил примерить на себя роль любящего папаши.
– Бедный маленький котофей! – навзрыд зарыдал он, обнимая меня. – Теперь будет всё хорошо. Правда, мама?
Декоративная мама чарующе улыбалась.
– Она моя приёмная дочь, – наконец сказала Берта Штерн. Прозвучало это не очень уверенно…
– Она моя настоящая дочь – не переставая улыбаться, бросила ей в ответ декоративная мама
– Я надеюсь, что у вас есть подходящее объяснение этому всему, – сказал полицейский Ходжа Тупик, вытирая пот недоумения со складок лба. Белая рубашка его стала такой чёрной, будто прошла через ксерокс.
– Единственное объяснение наше в том, что посадка на наш самолёт назначена через пятнадцать минут. А нам ещё сдавать коляску в грузовое отделение, – объяснил Королёк.
На этот раз полицейский понимающе кивнул. Королёк начал пинать меня в сторону паспортного контроля. Адвокат неторопливо вынул из папки все полагающиеся бумаги. Там было чёрным по белому написано, что Анна Романова является дочерью Ренаты Романовой, а удочерение или задержка несовершеннолетней Анны Романовой на территории стран Шенгенского соглашения не предусмотрены. Затем он наступил на педаль кресла ногой, будто это была педаль мусорного ведра. Моя челюсть непроизвольно задергалась. Я проблеяла «Мама». Голос мой был как у антикварной пружинной куклы с заржавевшим моторчиком.
Все посмотрели в мою сторону с сочувствием, а полицейский Ходжа Тупик страшно засмущался.
– Ну, хорошо, а что за документы у вас? – повернулся он к Берте Штерн, – какие могут быть доказательства того, что ребёнок ваш… ну, в смысле приёмный.
– Никаких доказательств, – грустно сказала Берта Штерн, воспользовавшись своей прямой как тоннель под Северной Эльбой логикой – Мы с её отцом поженимся только через неделю…
Берта Штерн стояла, как корова на пастбище, как… словом как кто угодно, только не человек, который собирается со мной жить до совершеннолетия.
– Помнишь, я тебе говорила, про соответствующие выводы? – засмеялась мне на ухо декоративная мама. – Так вот, я их сделала. Нормальных людей у них нет.
Она вздохнула и заговорила уже никого не стесняясь.
– Ну и город, так твою мать, ну и Гамбург, извиняюсь за выражение. Толпа придурков и ничего больше.
На Берту я уже не смотрела. Она сдалась с первой попытки. Не удивлюсь, если она уже сомневалась, приёмная ли её я её дочь или нет. Такие уж наивные люди у нас на Репербане живут. И новая декоративная мама была совершенно права. Толпа придурков весь этот Гамбург и ничего хорошего он не стоит!