— Господь послал рабам своим испытание! Помолимся, братья и сестры, как деды и прадеды наши молились. Отче наш, Иже еси на небесах...
И удивительное дело — никто не кричит на него, как на других шизиков, никто не выражает неудовольствие, что, мол, нельзя шуметь ночью, люди ведь спят — и все такое... Со смешанным чувством удивления и досады Ник наблюдает, как старухи вокруг пришельца начинают опускаться на колени, как взлетают руки с собранными в троеперстие пальцами. Многоголосый хор плывет над ареной:
— Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли-и-и...
Все новые и новые люди поднимаются со своих мест, присоединяясь к горстке молящихся. Голоса умножаются, взлетают под самый купол:
— Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго-о-о...
И все покрывает тяжелый бас бородача:
— А-а-а-а-м-м-ми-и-и-н-н-нь...
— Я этого монаха видала, — слышит Ник тихий говорок какой-то женщины, вместе с парой товарок устроившейся через три ряда от них. — В Раифском монастыре, на Пасху.
— Важный чин, небось? — спрашивает кто-то.
— Ну, важный или нет — не знаю, а только он во время крестного хода самую большую хоругву нес.
— Кому попало не доверят, — уверенно вмешивается в разговор еще один женский голос. — Бабы, а чего мы лежим-то? Айдате, помолимся с остальными. Без веры нельзя...
Женщины поднимаются, встают, поправляя лохмотья, повязывают головы тряпками и одна за другой начинают спускаться вниз, к арене.
— Не хочу оказаться провидцем, но явление данного человека может принести вред всей общине, — вдруг произносит профессор.
Он тоже не спит и, подобно Нику, следит за разворачивающимся внизу богослужением.
— Почему, Аркадий Иванович? — шепотом интересуется Ник.
— Нынешняя ситуация, молодой человек, как никакая другая располагает к религиозному фанатизму. Верующим нужен только толчок, запал, детонатор, если угодно. И все, взрыв. Жаль, что среди нас нет настоящего священника, грамотного и рассудительного батюшки, который смог бы дать окорот этому несчастному.
— А разве нужен этот самый... окорот?
— Наш гость явно не в себе, но его помешательство особого свойства. Не удивлюсь, если он имел душевное расстройство еще до... хм-хм, катастрофы.
— Братья и сестры! — басит на арене монах. — Помолимся теперь обо всех погибших и умерших, о детях, отцах, матерях и родных наших! Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего, сестры нашу, всяк имя свое скажи...
И десятки голосов вразнобой, торопливо частят, выкрикивая имена родственников.
— ...отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя, — Монах возвышает свой голос.
Нет, не голос это уже, а глас, гремящий на весь Цирк!
— Аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троицу и Троицу в Единстве православно даже до последняго своего издыхания исповеда!
Кто-то из молящихся женщин вдруг громко вскрикивает, слышатся рыдания. Даже у мужчин увлажняются глаза. Монах воздевает руки к куполу, пучит безумные глаза и в экстазе заканчивает молитву:
— Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Амии-и-и-и-инь!
— Батюшка, благослови! — истерически выкрикивает рыдающая женщина и поднимает на вытянутых руках мальчика лет пяти.
Ребенок тоже плачет, но, похоже, от страха.
«А ведь профессор прав, — думает Ник. — Не к добру явился этот Монах...»
— Рыбы. Христов знак. — Монах хватает метрового судака и высоко поднимает над головой. — Знамение! Божье знамение!
Люди вокруг снова крестятся. Многие женщины всхлипывают.
— Почему — «Христов знак»? — шепотом спрашивает Эн у профессора.
— Рыбы изначально считались символом Христа, — тоже очень тихо отвечает он. — По-гречески рыба будет «ихтис», это первые буквы фразы «Иисус Христос Теу Хуос Сотер». Изображение рыбы было секретным знаком первых христиан, чем-то вроде пароля. Все одно к одному, одно к одному...