Вообще, после молитвы и благословления много желающих нашлось с Монахом поговорить. Люди ему вопросы задают: «Что случилось? Почему, за что нас Бог наказал?» А он в ответ как раз Апокалипсис и начал цитировать. Дошел до момента: «И один из старцев сказал мне: не плачь; вот, лев от колена Иудина, корень Давидов, победил, и может раскрыть сию книгу и снять семь печатей ее».
И замолчал. Стоит, поверх голов смотрит, борода как черное пламя. И глаза горят. Профессор тут захихикал тихонечко и шепчет мне: «Вот кем он себя возомнил, оказывается!»
А Монах про грехи начал, про то, что свершилось, сбылось пророчество Святого Иоанна, и мы уже как бы все в мире Апокалипсиса и живем. И что шесть печатей уже сняты, оттого весь наш старый мир разрушился, и множество грешников погибло. И вот снята седьмая печать: «и воцарилась на небе тишь как бы на полчаса».
В общем, мы все сейчас — за седьмой печатью. Вроде как на испытательном сроке у Господа. И теперь только от нас зависит, как и что с нами дальше будет. Нет, теория интересная и даже правильная в чем-то. Вот только не нравится мне, что Монах это все как бы под себя придумал. То есть мы все слепые и глупые, не дотумкали сами,
а он вот пришел, весь такой просветленный, и всё всем растолковал.
А с другой стороны — я вот с религией, с попами не во всем согласен. Покаяние, грехи, «подставь другую щеку»... Но раз христианство две тысячи лет существует, значит, что-то в этом есть, не просто так люди в церкви ходят, верят, надеются.
Сложно всё. Я когда об этом думать начинаю, как слепой становлюсь. Блуждаю впотьмах без фонарика. Наверное, надо просто спать лечь. Это сейчас правильнее всего будет...
Цирк спит. Ночь перевалила за полночь. Кудрявого Жору и его напарника, болезненного пенсионера по кличке Аппендикс, у уличного костра сменяют Коростылев и Ринат Ахметзянов. Они усаживаются у огня, Ринат подбрасывает в костер наломанных загодя сучьев, и веселое пламя отодвигает темноту, даря людям свет и тепло.
— Луна какая, — хриплым со сна голосом говорит Коростылев.
— Как в фильме про оборотней, — усмехается Ринат и чешет большой, горбатый нос. — Я любил ужастики смотреть раньше.
— Тьфу ты! — Коростылев сердито смотрит на напарника. — Чтоб тебя змея укусила! Нам только оборотней тут и не хватало.
Ринат снова усмехается, на этот раз невесело.
— Ну, спасибо за пожелание, коллега. Знаешь, что высказанное вслух имеет особенность сбываться?
Ахметзянов, как и Коростылев, работал электриком в гостиничном комплексе на «Комбинате здоровья», они давно были знакомы и часто беззлобно подтрунивали друг над другом. Но сейчас, похоже, Ринату становится не до шуток.
— Тьфу-тьфу-тьфу! — стучит по кривой липовой ветке Коростылев. — Это я так, к слову. Извини.
Ругательство про змею появилось уже после пробуждения. Змей в Казани за время отсутствия людей развелось множество. В основном это безобидные ужи, медянки, но часто встречаются и гадюки, облюбовавшие многочисленные подвалы и канализационные колодцы. За неделю гадюки покусали уже четверых общинников, а поскольку никаких лекарств нет, лечат бедолаг народными средствами — отсасывают яд, прижигают места укусов. Все четверо лежат в будке униформистов под присмотром фельдшера Цапко с распухшими, как бревна, ногами, страдая от постоянно высокой температуры. Цапко поит их отварами из подорожника и листьев малины, делает какие-то примочки. Больным лучше, но о выздоровлении пока речи не идет.
— Детей берегите! — каждый день втолковывает общинникам фельдшер. — Взрослый организм еще может сопротивляться яду, а детский...
И он грустно машет рукой.
Цапко постоянно мучается от отсутствия возможности проявить свое врачебные таланты — медицина без поддержки фармацевтики оказалась беспомощной и бессильной, а народная — неэффективной. Единственный лекарственный препарат, прошедший испытание временем и имеющийся у фельдшера — марганцовка. Цапко каждый день готовит несколько ведер раствора, заставляя всех, а особенно детей и работающих на кухне женщин, мыть этим раствором руки.
— Не дай Бог дизентерия! — как заклинание повторяет Цапко. — Кишечные инфекции, сальмонеллез, холера... Мы все вымрем!
Фельдшера в Цирке прозвали Паникером, но Бабай к нему всегда прислушивается.
Томительные минуты ночного дежурства тянутся, как резиновые. Мужчины у костра уже обсудили удачную рыбалку, поговорили о будущем, сойдясь во мнениях — ничего хорошего ждать не приходится, зима идет. Потом разговор сам собой прерывается. Чтобы не уснуть, Коростылев поднимается и начинает бегать по площадке перед входом в Цирк, размахивая руками.