День выдается, как на заказ — теплый, солнечный. В такой хорошо лежать на пляже, попивая холодное пивко, и ни о чем не думать. Над городом плывут мелкие облака, похожие на овец, к полудню разжаривает так, что воздух над пятачками уцелевшего асфальта начинает дрожать и струиться.
— Сейчас бы на пляж, блин, — то и дело вытирая пот со лба, в сотый раз произносит Хал.
— Лучше мороженого. — Ник поворачивается к Эн, подмигивает, но девушка никак не реагирует.
Несмотря на жару, ее бьет внутренний озноб. Опухшие от слез, покрасневшие глаза со страхом смотрят из-под челки. Ник ощущает острое чувство жалости. Эн, в сущности, еще ребенок. И Ник решает — никогда, никогда больше он не оставит ее одну.
— Странно, — произносит вдруг идущий впереди Хал.
— Что? — немедленно откликается Ник.
— Странно, блин. Мы людей по дороге сколько раз видели? Четыре раза. И все толпами.
— И с охраной.
— Или с конвоем, блин. Не нравится мне эта движуха.
— Думаешь, нас ищут? — Ник тревожно оглядывается.
— Да на фига мы им сдались, — презрительно дергает плечом Хал. — Тут другое. Аслан, падла, город под себя подминает, понял?
Наверное, без власти жить нельзя. Нет, совершенно точно — нельзя. Но власть должна быть нормальная. Чтобы для всех людей, а не для одного или нескольких. Хотя это утопия, конечно. Ну, тогда так: чтобы те, кто у власти, о людях не забывали. И чтобы честно все было, по справедливости.
Если вдуматься, вся русская история — сплошные поиски справедливости. Всякие там восстания, Разин, Пугачев, Булавин, Болотников — все этого хотели.
Самое смешное, что цари и императоры тоже за справедливость были. Только понимали они ее по-своему. Это как в сказке про две правды — у народа своя, у барина своя. А когда император Александр Второй решил крепостное право отменить, многие считали, что это он для того делает, чтобы правда у всех общая стала. И убили императора злые люди за такой вот альтруизм.
На самом деле все не так там было. Крепостное право отменили, а крестьяне освобожденные бунтовать начали. Потому что не их это была правда с освобождением, чужая. И справедливости никакой не получилось: свободу дали, а землю — нет. Вся земля у помещиков осталась. Вот и вышло, что крестьяне стали свободными и свободно могли помереть с голоду, а если хотели не помирать, а жить, то все равно приходилось в ярмо идти и в кабалу, батрачить на помещика. И реформа императора Александра, которого тогдашние журналюги прозвали «Освободителем», разорила коренную Россию, пустила по миру сотни тысяч человек. Такая вот общая правда получилась. А если вспомнить еще, что «Освободитель» терпеть не мог русских, считая их самой ленивой и «бездельной» нацией…
Короче, я так понимаю, что власть осторожной должна быть. Как сапер. И никогда с плеча не рубить, даже если считает, что хорошее дело делает. Ну, это в том случае, если она все-таки нормальная власть. А такая, как у майора Асланова — это диктатура, конечно. С ней бороться надо, без вариантов. И вот когда мы ее одолеем, вот тогда вопрос о справедливой власти и встанет. И делать эту новую власть сами люди будут. Потому что понятно уже — никто нам не поможет, ниоткуда герои-спасатели не прилетят в оранжевых своих вертолетах. Это, то, что вокруг — наш новый мир. Это — навсегда.
Дом Кекина встречает их настороженной тишиной. Стараясь не оставлять следов, друзья огибают ту часть здания, что выходила на улицу Галактионова, пролезают через пролом в каменной ограде во двор и поднимаются по замусоренной лестнице на третий этаж. Анфилада пустых комнат, высокие двери, рассохшийся паркет. Грязные стекла почти не пропускают дневной свет и в помещениях царит полумрак. Мебели здесь нет вообще никакой — судя по всему, на этаже готовился ремонт.
— Пыль, паутина! — с наслаждением говорит Ник, возвращаясь из дальней комнаты. — Хорошо!
— Чего хорошего-то? — впервые после истерики в подвале подает голос Эн. — Бр-р-р-р… Мерзость.
— Хорошо, потому что сразу видно, что тут никого не было. Всё, отдыхаем.
— Жрать охота, блин! — Хал выразительно хлопает себя по тощему животу. — У кого чё есть?
Съестного оказывается не густо. Ник стелет на полу пластиковый пакет и выкладывает на него пару лепешек из перетертой пшенки, Эн добавляет небольшой кусок тушеной кабанятины, завернутый в бумагу, у Хала находится твердый, как камень, ломоть сыра и банка просроченных шпрот. Воды тоже мало — меньше литра.