— Почему вы… ты думаешь, что перенесло? — заинтересованно спрашивает Ник.
— Так эта… я-то такой же, как был. А все вокруг состарилось, сгнило.
— А одежда? — вмешивается Эн. — Одежда ведь тоже сгнила.
— Хм… — Юсупов задумчиво чешет лохматую голову. — Верно, верно. Получается, эта… только тело перенеслось?
— Тебе плохо было, когда очнулся?
— Очень! — кивает инженер.
— Это потому, что никуда твое тело не переносилось. Оно просто пролежало все это время на даче. — Ник вздыхает. — Мы здесь уж тысячу раз все это обсуждали. У всех одно и то же. Те, кто в пожар попал или там придавило чем-то или током шарахнуло — те и погибли. Остальные выжили. Тридцать лет прошло примерно, понял?
— Понял, — потрясенно шепчет Юсупов.
— Очки, а чё ты там про РКБ нес, блин? — встревает в разговор Хал. — Велик-то новый.
Юсупов некоторое время молчит, потом с сожалением смотрит на опустевший пакет, служивший походным столом, подхватывает грязными пальцами картофельную шелуху, сует в рот и продолжает рассказ.
В Боровом Матюшино они со сторожем провели два дня, встретив за это время всего несколько человек: таких же бедолаг, мыкающихся без одежды, еды и информации. Наконец, Юсупов твердо решил пробираться в Казань. Сторож собрался идти с ним. Пошарив по домам, они обзавелись кое-какой одеждой, нарыли на заросших огородах выродившейся моркови, картошки, набрали яблок и с этим запасом тронулись в путь.
У автобусной остановки возле сворота на Песчаные Ковали на них напали мародеры. Пятеро крепких мужиков с дубинками и ножами отняли у путников еду и одежду, а когда сторож начал возмущаться, без лишних слов убили его.
— Я эта… в лес убежал, — повесив голову, рассказывает Юсупов. — Сиганул, значит, как сайгак. А то бы и меня… эта… тоже.
Оставшись в одиночестве, голый — в одних очках — инженер сутки или около того блуждал по лесу, питаясь ягодами и сырыми лисичками, пока не вышел к окраине Казани, поселку Мирный. Оранжевый прорезиненный плащ и вьетнамки он нашел в одном из сараев. Юсупов решил было задержаться там, чтобы запастись продовольствием — у рачительных мирнинцев были большие огороды, — но его быстро вычислила и обстреляла из охотничьих ружей какая-то местная банда.
— И что ведь главное, — обиженно трясет головой инженер, — даже эта… разговаривать не стали. Сразу из двух стволов — бах, бах! Не попали, правда. Да и ружья у них не сильно стреляли — больше шума. Я долго бежал, через железную дорогу, опять по лесу. Как раз к РКБ и вышел. А там…
По словам Юсупова, весь больничный комплекс и окрестности тонули в каком-то золотистом свечении.
— Это, типа, как туман, только не туман, а свет, — путано объясняет он. — Вблизи еще что-то видно, а дальше эта… вот как на лампочку смотришь, сощурившись — все расплывается, так и тут.
— Фигня, блин, — недоверчиво говорит Хал. — Туман, свет… С голодухи, наверное, а, Очки?
— Я пошел туда, — проигнорировав слова Хала, продолжает Юсупов. — Вблизи оно выглядит как эта… сетка такая, тюль или женский платок газовый, только прямо до неба и во все стороны уходит. Ну, как стена. Я смотрю — трава там, за нею, растет, деревья, птицы летают, пчелы, мухи. Ну, в общем, прошел я насквозь эту стену. Вроде ничего, нормально. Иду в сторону Фермы-2, дома там. И эта… нормальные дома, понимаете? Целые, без грязи, без мусора. Асфальт целый тоже, машины. Только людей нет совсем. Вижу — гараж большой, открытый. Ну и эта… зашел. Велосипед вот взял. И тут мне ка-ак по голове даст!
Юсупов произносит последнюю фразу так, что все вздрагивают. Схватившись за голову, он частит, глотает слова:
— Все закружилось, завертелось… Голоса какие-то, шум. Как будто эта… я посреди улицы стою. Дети смеются, машины едут. А вокруг на самом деле — ни-ко-го! Трава, деревья, дома. Я на велосипед вскочил — и ходу оттуда. Ехал, ехал… Вижу, вторая стена, такая же золотистая, только плотнее. А за ней как раз РКБ и новостройки. И там… — Он пучит глаза за стеклами очков, понижает голос до шепота и говорит: — Провода по синусоиде ходят, как живые… И эта… Земля дышит! Камни ползают… В общем, не помню, как я оттуда уехал. Вырвался, значит, за стену, в кусты закатился, упал и часа два лежал, пока голоса в башке не умолкли. Ну, а там ночь, кое-как пересидел и вот… сюда приехал.